06.06.2012

Мечтая о могучем даре того, кто русской стал судьбой…

Кто из авторов не мечтал о даре, равном дару Пушкина? Или кто не сравнивал написанное с тем, что создал он? Кто из писателей и поэтов не мечтал, хотя бы тайком, создать хотя бы одно произведение, близкое по художественному мастерству к тому, что написано Александром Пушкиным?

Всем посланы разные дары, каждый идет своим путем, и повторить чужой творческий путь невозможно. Но Пушкин почти всеобъемлющ, и каждый может найти в его строках то, что ему так близко и так нужно.

Мой Пушкин – это в первую очередь «Моцарт и Сальери». Сразу уточню, что пишу исключительно о литературных героях, созданных поэтом, а не о реальных людях, пишу о той трактовке событий, которую выбрал поэт, а не о реальных обстоятельствах смерти Моцарта. В чем трагедия Сальери? Где тот поворотный момент, который лишил его впоследствии радости творчества и заставил пойти на отравление? В чем корень всего этого? Чего должны бояться авторы всех времен? Вернее, чему они не должны поддаться?

Я завидую; глубоко,

Мучительно завидую. — О небо!

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений — не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан —

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!

Вот причина терзаний: Сальери стало обидно, что другой получил (по его мнению – незаслуженно) дар – гениальность. И это страшно. Страшно, когда человек, автор терзается и страдает не из-за того, что что-то не удается, не из-за того, что что-то не дано самому, а из-за чужого дара, чужого таланта; страшно, что чужая одаренность – повод обвинять небо в несправедливости. Ведь нет даже просьбы: мне – есть вопрос: почему же ему?

Понимает ли и любит ли пушкинский Сальери искусство? Ответ очевиден, он даже мыслит в первую очередь реалиями из мира музыки:

…Для меня

Так это ясно, как простая гамма.

Он раньше современников, раньше самого Моцарта понимает совершенство его музыкального дара

Сальери

Ты с этим шел ко мне

И мог остановиться у трактира

И слушать скрыпача слепого! — Боже!

Ты, Моцарт, недостоин сам себя.

Моцарт

Что ж, хорошо?

Сальери

Какая глубина!

Какая смелость и какая стройность!

Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;

Я знаю, я.

Мешает ли дар Моцарта Сальери творить? «Обделяет» ли его как-то присутствие Моцарта в искусстве? Объективно – нет.

Сальери одарен, искусен, признан:

Я наконец в искусстве безграничном

Достигнул степени высокой. Слава

Мне улыбнулась; я в сердцах людей

Нашел созвучия своим созданьям.

Я счастлив был: я наслаждался мирно

Своим трудом, успехом, славой; также

Трудами и успехами друзей,

Товарищей моих в искусстве дивном.

Характерно, что пушкинский Моцарт гораздо проще относится к своему дару и не считает свое творчество абсолютной вершиной:

Он же гений,

Как ты да я. А гений и злодейство —

Две вещи несовместные. Не правда ль?

В его восприятии они оба гении. Сальери – авторитет для Моцарта, именно к нему он идет с новыми произведениями.

Но зависть к тому, что дано другому, отравляет существование Сальери.

И из

О небо!

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений — не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан —

А озаряет голову безумца,

вырастает

Нет! не могу противиться я доле

Судьбе моей: я избран, чтоб его

Остановить — не то мы все погибли,

Мы все, жрецы, служители музыки,

Не я один с моей глухою славой....

Что пользы, если Моцарт будет жив

И новой высоты еще достигнет?

Подымет ли он тем искусство? Нет;

Оно падет опять, как он исчезнет:

Наследника нам не оставит он.

Что пользы в нем? Как некий херувим,

Он несколько занес нам песен райских,

Чтоб, возмутив бескрылое желанье

В нас, чадах праха, после улететь!

Так улетай же! чем скорей, тем лучше.

…Пушкинский Сальери не выигрывает ничего:

Но ужель он прав,

И я не гений? Гений и злодейство

Две вещи несовместные…

Удалось «избавиться» от гениального «конкурента», но это не стало торжеством «справедливости» даже для того, кто пошел на этот шаг. Ему не удалось остаться даже на тех же «позициях»: если раньше гениальность другого казалась незаслуженной, несправедливой, вызывала чувство обиды, то теперь пришли серьезные сомнения в собственной гениальности. Можно разрушить чужое, можно присвоить сделанное другим, можно даже уничтожить, но невозможно что-то истинно созидательное, если в основе этого злодейство. Это то, что так хорошо знал пушкинский Моцарт, говоря, что гений и злодейство – две вещи несовместные… Если совершить злодейство, настоящий дар может быть отнят.

Строки гениального поэта и сейчас напоминают нам, сегодняшним авторам (в самом широком смысле), что завистливое: «Почему ему? Почему он? Это незаслуженно» – разрушает нас, разрушает искусство, разрушает мир вокруг нас – и последствия бывают непоправимыми: вплоть до гибели людей и полной потери своего собственного дара.

Валентина Курицина