10.04.2024

Четвертая фаза поэта Кострова

Русский характер, определённый Иваном Ильиным в сочетании молитвы, терпения, юмора и пения, по моему мнению, явлен наилучшим образом в жизни и творчестве поэта, переводчика, драматурга Владимира Кострова.

Свою поэзию Костров, обладающий искромётный юмором и терпением подлинного художника, многие годы превращал именно в молитву, словно произнося её нараспев, и в этом душеспасительном обращении поэта была запечатлена вся его жизнь. Костровское стихотворение 1993 года уходит истоками в деревенское детство поэта, рождённого в год 37-й, год возобновления гонений на Церковь.

Был храм забит – меня крестили в бане,
От бдительного ока хороня.
Телёнок пегий тёплыми губами
В предбаннике поцеловал меня…

Костров свидетельствует, что никакая борьба с православием не могла повлиять на многовековое таинство крещения, которое стало частью бытия русского человека, и здесь как не обратиться к словам Фёдора Михайловича Достоевского: «Русский и православный слова синонимы; и что русский без православия дрянь, а не человек». Момент святого крещения запечатлён не случайно, ведь таким образом Костров подтверждает личное духовное рождение и соответствующее тому время. Само по себе крещение соединяет человека с Богом и придаёт ему силы противостоять дьяволу, направляет человека на обретение христианского образа жизни. Крещение и есть первичное исцеление духа и тела.
Свой путь исцеления Костров зафиксировал в стихах, не скрывая, что юность его была атеистической, а значит, болезненна с точки зрения духовной жизни. Поэт заявлял прямо: «В безбожной комсомольскости своей...»
Костров всегда был честен с окружающими и самим собой, а в этом не есть ли ярчайшая черта русского человека! Поэт, раскаиваясь за время безверия, пишет в 1957 году стихотворение «Икона»:

На чердаке, где пыль и паутина,
От света отвернув лицо,
Висит над грудой порванных ботинок,
Икона с позолоченным венцом.
Порой луна пролезет в стены крыши
И освещает на какой-то миг
Небритый и от серой пыли рыжий,
Но всё ещё надменный Божий лик…
Там с тишиной грызутся насмерть мыши,
И он, замаскированный как дот,
На чердаке как будто и не дышит,
Но ждёт. Он всё ещё чего-то ждёт…

Божий Лик ждал возвращения поэта Кострова к вере предков, и стоит отметить, что это стихотворение было написано во время мнимой либерализации и конъюнктурного развенчания сталинизма, что, казалось бы, открывало новые возможности духовной жизни. Однако чудо духовного перерождения случилось гораздо позже.
Каждый из нас свободен в своих решениях, и эта свобода распространяется и на изменение принятых ранее по собственному усмотрению, под влиянием или давлением обстоятельств решений. Но, главное, что Бог всегда ждёт нашего окончательного духовного устремления к Нему. Пришла пора испытаний, и поэт Костров сделал свой выбор. В этом рискованном решении он был подобен людям, которые окружали Христа в дни Его земной жизни, накануне и во время Его страданий. Именно так прочувствовал великие потрясения начала последнего десятилетия двадцатого века поэт Костров, обращаясь в 1993 году к Божьей Матери:

Защити, Приснодева Мария!
Укажи мне дорогу, звезда!
Я распятое имя «Россия»
Не любил ещё так никогда.

На равнине пригорки горбами,
Перелески, ручьи, соловьи.
Хочешь, я отогрею губами
Изъязвлённые ноги твои?

На дорогах сплошные заторы,
Скарабей, воробей, муравей.
Словно Шейлок, пришли кредиторы
За трепещущей плотью твоей.

Оставляют последние силы,
Ничего не видать впереди,
Но распятое имя «Россия»,
Как набат, отдаётся в груди.

Когда читаешь эти строки, полные одновременно глубочайшего отчаяния и неумолимой надежды на спасение, обращённые к Приснодеве Марии, то ощущаешь созвучие с наставлениями святого праведного Алексея (Мечёва): «Други! Взирайте на образ Владычицы, взирайте с горячей, пламенной мольбой! Она постоянно молится Небесному Царю Славы, ради нас воплотившемуся и пострадавшему. Правда велики грехи и нужды наши, но молитвы Богоматери сильнее всех нужд и озлоблений».
А вскоре Владимир Костров пишет другу и наставнику поэту-фронтовику Николаю Старшинову в день его семидесятилетия не просто посвящение, а клятвенное обращение, где есть проникновенные строки:

В грехах своих всегда по-русски честен,
Я верю: видит Бог твои дела,
Ведь в глубине твоих стихов и песен
Ни грамма злобы и ни грамма зла.

С этого момента Костров, и его поэзия становятся неотделимыми от православной веры. В 1998 году появляется знаковое стихотворение:

Укрепись, православная вера,
И душевную смуту рассей.
Ведь должна быть какая-то мера
Человеческих дел и страстей.
Ведь должна же подняться преграда
В исстрадавшейся милой стране
И, копьём поражающий гада,
Появиться Стратиг на коне.
Что творится: так зло и нелепо –
Безнаказанность, холод и глад.
Неужели высокое небо
Поскупится на огненный град?
И огромное это пространство,
Тешась ложью, не зная стыда,
Будет биться в тисках окаянства
До последнего в мире суда?
Нет. Я жду очищающей вести.
И стремлюсь, и молюсь одному.
И палящее пламя Возмездья
Как небесную манну приму.

Неизменно всех любящий и всё прощающий Костров неоднократно пророчески предупреждал Отечество и народ об опасности, и как не вспомнить сейчас написанное им в 2004 году стихотворение о противостоянии добра и зла.

Вотще томимся в ожиданье чуда,
Все – президент, правительство, народ.
Но в лаковой обёртке Голливуда
Из Вашингтона счастье не придёт.
Огромен океан меж берегами –
Судьбу людей и жизни смысл деля.
Вы ждёте чуда? Чудо под ногами –
Завещанная предками земля!

Когда физические и духовные силы на исходе и кажется, что уже нет никакой надежды, мы всегда ищем кого-то, кто бы мог понять нас и помочь нам. Помощь может приходить земная и небесная, и Костров обращается с призывом к русским людям терпеть и не сдаваться, но и сам ищет поддержки у Николая Рубцова:

Терпенье, люди русские, терпенье:
Рассеется духовный полумрак,
Врачуются сердечные раненья...
Но это не рубцуется никак.
Никак не зарастает свежей плотью...
Летаю я на запад и восток,
А надо бы почаще ездить в Тотьму,
Чтоб положить к ногам его цветок.
Он жил вне быта, только русским словом.
Скитания, бездомье, нищета.
Он сладко пел. Но холодом медовым
Суровый век замкнул его уста.
Сумейте, люди добрые, сумейте
Запомнить реку, памятник над ней.
В кашне, в пальто, на каменной скамейке
Зовёт поэт звезду родных полей.
И потому, как видно, навсегда,
Но в памяти, чего ты с ней ни делай,
Она восходит, Колина звезда, –
Звезда полей во мгле заледенелой.

Стихи Кострова и Рубцова сходны национальным образом мышления, оба поэта наследовали опыт предшественников, совместили традицию и современность. Рубцов был увлечён Фёдором Ивановичем Тютчевым, переклички с которым у него встречаются неоднократно, а Костров переводил тютчевские стихи, написанные на французском языке.
Общеизвестен факт, что Тютчев подарил своей двадцатилетней дочери в Рождество Христово две книги французского философа Блеза Паскаля «Мысли» и «Письма к провинциалу», и тут сразу же вспоминается известная цитата: «Человек не что иное, как тростник, очень слабый по природе, но этот тростник мыслит... всё наше достоинство состоит в мысли. В этом отношении мы должны возвышать себя, а не в отношении к пространству и времени, которое мы не сумели бы наполнить. Постараемся же научиться хорошо мыслить: вот принцип нравственности».
Этот принцип нравственности присущ Кострову, и в его стихотворениях прослеживаются влияние не только поэта, а и религиозного философа Тютчева. Костров всем сердцем усвоил тютчевские размышления, например, это: «... хрупкость человеческой жизни – единственная вещь на земле, которой никакие фразы и напыщенные рассуждения не в состоянии преувеличить».
Значительным событием в жизни Кострова станет знакомство и многолетняя дружба с выдающимся композитором Георгием Свиридовым. Георгий Васильевич сам позвонил Кострову и предложил встретиться после прочтения костровского стихотворения «Земли едва касаяся…», написанного в 1978 году, которое заканчивалось так:

…про дальнюю околицу,
про воду из ковша,
про то, чем беспокоится,
смущается душа,
про гибель и спасение,
про молодость мою
в Саврасовском, Есенинском,
Свиридовском краю.

В ночь на Рождество Христово 1998 года, в первую ночь после кончины Свиридова, потрясённый Костров пишет стихотворение «Памяти Георгия Васильевича Свиридова», которое начинается словами:

Незримы и невыразимы,
Лишённые телесных пут,
Рождественские серафимы
Теперь Свиридову поют.

И заканчивается так же в православной традиции:

Молись и верь, земля родная.
Проглянет солнце из-за туч...
А может быть, и двери рая
Скрипичный отворяет ключ.

Новый век Костров будет встречать с провидческим опасением, и ему потребуется духовное содействие, может быть, поэтому в 2004 году он вступает в поэтический диалог с ушедшим другом поэтом Владимиром Соколовым.

Я почти не бываю у близких могил,
Но друзей и родных я в душе не избыл.
Мне они, как Афон или Мекка.
Я боюсь, чтобы завтра не прервалась
Меж живыми и мёртвыми вечная связь,
Я боюсь двадцать первого века.

Именно Владимир Костров от имени поколения Глеба Горбовского, Юрия Кузнецова, Станислава Куняева, Алексея Прасолова, Николая Рубцова сказал сокровенное своим стихотворением, посвящённым Ларисе Васильевой:

Мы – последние этого века,
Мы великой надеждой больны.
Мы – подснежники.
Мы из-под снега,
Сумасшедшего снега войны.
Доверяя словам и молитвам
И не требуя блага взамен,
Мы по битвам прошли,
Как по бритвам,
Так, что ноги в рубцах до колен.
И в конце прохрипим не проклятья –
О любви разговор поведём.
Мы последние века.
Мы братья
По ладони, пробитой гвоздём.
Время быстро идёт по маршруту,
Бьют часы, отбивая года.
И встречаемся мы на минуту,
А прощаемся вот навсегда.
Так обнимемся.
Путь наш недолог
На виду у судьбы и страны.
Мы – подснежники.
Мы из-под ёлок,
Мы – последняя нежность войны.

Когда в мае 2018 года в Зале Церковных Соборов Храма Христа Спасителя святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, награждая Владимира Андреевича Патриаршей литературной премией имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, сказал: «А я вас уже давно ожидаю…», то сердечной радости Кострова, как и смущению не было предела.
В мой сорок пятый день рождения Владимир Андреевич пригласил в братское путешествие своим посвящением, которое я услышал по телефону:

Когда луна в своей четвёртой фазе
Монгольской девой припадёт к окну,
Я от мостков на рыболовной базе
Двухвёсельную лодку оттолкну.
И золото воды, стекая с весел,
Там за кормой оставит буруны,
И божий мир, не знающий ремёсел,
Откроет все четыре стороны.
Я поплыву по световой дорожке
Вослед за незаметным ветерком,
Туда, где лилий детские ладошки
Сомкнутся к ночи над своим цветком.
И в медленном теченье речки сельской
Затрут за мною мокрые следы.
Лишь маковки, похожие на сердце,
Лягушками проглянут из воды.
Какой наив разлит в рассветных ивах,
Какой мотив овладевает мной,
И пошлый шум спесивых и глумливых
Останется у лодки за кормой.

Я перечитывал это стихотворение много раз и понимал, что он прощается со мной и со всеми нами, я думал о четвёртой лунной фазе, которую называют завершающей, о времени освобождения от всего былого, о моменте, когда бальзамическая луна находится точно между солнцем и землей. Накануне его кончины лунный диск станет совсем не виден, и убывающая луна завершит четвёртую фазу... На календаре будет 26 октября 2022 года, день, когда православные христиане чествуют Иверскую икону Пресвятой Богородицы, называемая ещё Вратарницей или Привратницей, которая открывает врата рая верным Спасителю, и Владимир Андреевич Костров, появившийся на свет в Рождество Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, уйдёт в мир иной.
Позже я узнал от Галины Степановны, что ранним утром того дня Владимир Андреевич сказал: «Сегодня я умру». После этого он стал неразговорчив, был более чем сосредоточен, внимательно вглядывался в небо и облака, травы и деревья, словно стараясь запомнить всё вокруг, собрать всё воедино, не упустить ничего перед самой важной для каждого из нас встречей.

Александр Орлов


***
Николаю Старшинову

Не зря ты полз в крови по горькой русской,
Не зря заморской не искал судьбы,
Не зря простой не брезговал закуской
И собирал частушки, как грибы.

В грехах своих всегда по-русски честен,
Я верю: видит Бог твои дела,
Ведь в глубине твоих стихов и песен
Ни грамма злобы и ни грамма зла.

И ни в какую пакостную слякоть
Из нас уже Россию не избыть.
Мы будем наши песни петь – и плакать,
И снова петь, и плакать, и любить.

И вопреки кликуше и уроду,
Пешком, ползком на брюхе и спине,
Но мы прорвёмся к своему народу,
Как ты когда-то сделал на войне.

***

Отшумели сады, отзвенела вода,
От зелёной листвы не осталось следа,
В чистом поле так ясно и пусто.
От счастливых минут до последних седин
Мы остались с тобою один на один,
Моё позднее древнее чувство.
Журавли улетели, печально трубя,
Я живу только тем, что я помню тебя
В этом мире коварном и пошлом.
Я живу, словно уголь потухшим огнём,
День за днём остывая душой, день за днём,
Только прошлым живу, только прошлым.
Я себя не прощаю, тебя не виню,
Я готов поклониться вчерашнему дню.
Ишь как в поле меня прознобило,
Мне бы только дойти да у печки прилечь.
Неужели остыла горячая печь?
Неужели меня ты любила?

***

Не сули мне богатство шальное и пошлое,
Синеглазой мечтой не шути надо мной.
У меня за спиною одно только прошлое –
Полубедность, весёлость, пиджак продувной.
Над скамейкой качалась берёзка ветвистая,
Заливала черёмуха те времена.
Ах, каких я красавиц из окон высвистывал,
Уводил на бульвары гулять до утра.
Рукава у тебя оторочены гарусом,
И дерзка, и резва полудикая стать.
Уплывай в своём платье, как лодка под парусом,
Оставляя меня вспоминать и мечтать.
Мне уже невозможно догнать невозможное.
И суровое время сужает зрачки.
И прощальный привет из прекрасного прошлого
Выбивают морзянкой твои каблучки.

***

Не гасите свет. Довольно мрака.
Я приду и вам в глаза взгляну.
А в глазах голодная собака
Воет на холодную луну.
Город спит. Всё мертвенно-прекрасно.
Пропороли брюхо кораблю.
Под луною волчьей слишком ясно
Понимаю я, что вас люблю.
Мир покрыт лазурью и глазурью,
Белый пар как ангел у дверей.
Доедим последнюю глазунью
Из мохнато-жёлтых фонарей.
Отзвенели мёрзлые ступени,
Клавиши проёмной немоты.
Пали на открытые колени
Красные базарные цветы.
Не гасите. Нет. Кругом скольженье,
И живая жизнь недорога.
Побеждает белое движенье,
Русская смертельная пурга.
«Ящик» стих. Молчат врали и стервы.
И сошла действительность на нет.
Пусть взорвутся нервы, как цистерны,
Умоляю: не гасите свет.
В городе большой избыток мрака.
Я в глаза вам лучше загляну.
Но и там голодная собака
Лает на холодную луну!

***

Снова сердце и болит, и стонет,
поплавком ныряет поутру.
В красные, озябшие ладони
голубое озеро беру.
Реют чайки белые, как флаги.
Кони в поле начинают ржать,
и неумолимой тёмной влаги
ни за что в руках не удержать.
Бредит день блуждающей улыбкой
с оспинами чёрными ворон.
Как недолги эти плеск и зыбкость
и печален светлых капель звон.
Тихий звон над честью и бесчестьем.
Чёрный креп на молодой заре.
То, что просочится и исчезнет,
мне всего дороже на земле.
Так, в преддверье мрака и разлуки
хоть на миг на праздник призови
и просей в мои пустые руки
золотые волосы свои.

***

Пламя первой листвы на обугленных сучьях.
Стон последней любви в журавлиных созвучьях.
Русской белой метели сияющий храм.
Не ошибся ли Фёдор Иванович Тютчев,
Завещавший любимую Родину нам?
Ведь в бесплодной погоне своей за вещами,
За солянкою рыбной и жирными щами,
Где нам было вчитаться в его завещанье,
Непутёвым наследникам гор и равнин?
Как направить свой путь сквозь туман бездорожья
Там, где мера одна только – заповедь Божья –
Не погонные метры, не общий аршин?
Пусть лукавой Европы практический разум
Захлебнётся российскою нефтью и газом,
Мы бы не были к нашему слову глухи.
Не пристали б машинные копоть и сажа
К чудотворному лику родного пейзажа,
Где, как ключ заповедный, струятся стихи.
На краю горизонта годов неминучих
Вижу чистый просвет в накопившихся тучах,
Словно вызов грозящим земле временам.
Это он. Это Фёдор Иванович Тютчев,
Луч надежды с небес посылающий нам.

***

Я потихоньку умираю,
Сижу на лавке у стрехи
И в памяти перебираю
Друзей любимые стихи.
Я не ищу себе забаву.
Я вслушиваюсь в бытиё.
Одни друзья познали славу,
Другим не выпало её.
Но были мы одна стихия,
Но были мы одна волна.
Была Советская Россия.
Была великая страна.
Стихи друзей придут оттуда
И возвращаются туда.
Такого певческого чуда
Уже не будет никогда.