|
||||
|
04.05.2018
«От террористов нас спасла нищенка»: история блаженной Ирины из КизляраСнимок на могильном кресте, и тот случайный — смазанный кадр с видео на телефоне священника. «Ах, какая женщина...» — это она о себе, одинокая, большая, больная. Годами сидевшая на скамейке у ворот православного храма в дагестанском Кизляре. Нищенка. Юродивая. Никому не нужная. От нее не осталось даже фотографии. Но, может быть, весь смысл ее сидения на паперти заключался в одной этой минуте. Когда она встала наперерез расстреливавшему толпу верующих бабушек террористу, заслонив собой дверь храма, куда все побежали. В феврале этого года на Прощеное воскресенье в России произошел первый в ее истории массовый теракт, совершенный по чисто религиозным мотивам. Спустя два месяца, когда я поехала в Дагестан, чтобы написать о житии Ирины Мелькомовой, в республике опять была объявлена контртеррористическая операция, ликвидированы две группы боевиков, готовящих теракты теперь уже на майские праздники. Убийственный, бессмысленный расстрел дагестанским «игиловцем» (организация запрещена в России) невинных старушек, пожилых прихожанок обычного православного храма в Кизляре, настолько не вписывается в привычную картину мира, что федеральные СМИ, пошумев один день, очень быстро о нем замолчали — именно потому, что непонятно, что же со всем этим делать дальше... Чтобы не навредить чувствам верующих. Любых конфессий. Кровавое воскресенье Вот больница в самом центре Кизляра — ее в 2006 году захватил террорист Салман Радуев. Вот школа, рядом с которой в 2010-м, четыре года спустя, переодетый милиционером смертник ворвался в толпу народа. Местные успокаивают: «Мирный город, тихий, славный. Это когда было-то?!» Распускается первая листва, пахнет сиренью и шашлыками, над церковной оградой поет безымянная ночная птица, какой в Центральной России, наверное, и не услышишь. И если бы не недавний теракт в Свято-Георгиевском храме, я бы тоже поверила в безмятежность этих мест. Россия пережила Буденновск, «Норд-Ост», Беслан; но все эти акции, несмотря на участие в них радикальных исламистов, были все-таки политикой. И убийства священников тоже случались, но единичные, сектантами... Но вот так, чтобы все совпало... В тот вечер лужа у ворот храма окрасилась кровью. Будто яичко в пасхальное воскресенье. И оставалась такой, пока весеннее солнце ее не высушило. Телевизионщики, приехавшие снимать трагедию, сразу подметили: «Красивый кадр». А люди, что шли прощаться с погибшими, бросали в воду красные же гвоздики. Тогда тоже было воскресенье. Только другое — Прощеное. Конец февраля. Последний день Масленицы. В городском парке власти устроили празднество, и все силы правопорядка были оттянуты как раз туда. Церковь почти что никто и не охранял. А кого там охранять — бабушек? «Да за всю историю города чего тут только не было, но на храм никто не посягал. У нас и деревянная дверь такая, что ее легко вышибить. Если бы у убийцы было больше времени и он успел подняться по ступенькам, ворвался бы внутрь —жертв могло быть гораздо больше», — переживает настоятель, отец Павел Каликин. Как вспоминает священник, его будто бы что-то не отпускало в тот день: сокращай проповедь, сокращай. И он сократил — на целых три страницы. Служба закончилась раньше. К моменту, когда убийца выдвигался к храму, тот почти опустел. Но кто-то замешкался, кто-то напоследок еще просил прощения. Праздник же! Свечница Раиса Федоровна оглянулась, здесь ли подруга Надежда Терлиян — та обычно уходила самой последней уже лет двадцать, и ее всегда можно было попросить выключить свет или помочь убрать в лавке. И только в тот вечер Надежда Сергеевна почему-то заторопилась, вышла прежде всех. Навстречу убийце. Громкие хлопки на улице приняли сперва за выхлопы автомобилей. Никто не испугался. Вот ведь Северный Кавказ, тревожный регион, а не подумали, что это автоматная очередь... И вдруг крик этот истошный: «Бегите обратно, в церковь, закрывайте дверь, по двору ходит человек и всех расстреливает». Ему было все равно кого. Как в компьютерной игре. Перезарядил — выстрелил, полные карманы патронов. Только патроны настоящие. Игра тоже была как бы настоящая, перед выходом из дома «залогинился» — записал и выложил в Интернет клятву верности ИГИЛ (запрещено в РФ). Обещал вести непримиримую войну с неверными. С «неверными»... бабушками. Их было четыре. Надежда Сергеевна Терлиян, возглавлявшая паломническую службу в храме; известный в городе кардиолог Людмила Георгиевна Щербакова, заслуженный врач республики; Вера Сергеевна Блинникова, пенсионерка; Вера Гавриловна Моргунова, работница совета ветеранов, — 1996-м, когда Радуев захватил городскую больницу, ходила на переговоры с террористами. Самые активные прихожанки. Пламенный костяк. Исповедоваться, причащаться, отстоять службу, в далекие паломнические поездки на автобусе в Дивеево или Оптину, как в молодости по комсомольским путевкам, — это все они. — Надя последнее время всякий раз, когда была литургия, причащалась. Как-то батюшка у нее спросил: «Вы когда последний раз причащались?» Она ответила: «Вчера». Он еще удивился, зачем же так часто. А она ответила: «А вы знаете день и час своей смерти? Вдруг так случится, что умрете и не подготовитесь», — рассказывает Людмила Гаврилова, сестра погибшей Надежды Терлиян. «Вот ведь как удивительно: ведь все убиенные в тот вечер успели попросить у всех подруг прощения, настоящее чудо это и есть, чистыми они ушли», — до сих пор не могут прийти в себя те, кто выжил. Перебивают, пытаются рассказать самое главное. «Вера-то наша Гавриловна упала после выстрела, ее поднимают, а она шепчет: «Без паники, без паники, не трогайте меня», — и умерла». «А с Людмилой Георгиевной мы так хорошо на святой источник прошлым летом ездили. Вода ледяная! Она по три-четыре раза окуналась. Обсохнет и снова нырнет. И так целый день с ней плещемся. Один мужчина еще присвистнул: «Вот бабки дают!». Почему эти четверо? Почему они, не другие? «Они были самые лучшие из нас», — в перерывах между слезами повторяют подруги. Но была и пятая. Юродивая на паперти, которая в храм отродясь не ходила. Сидела на кованой скамеечке возле. Дни, ночи, годы. Песни пела. То ли дурочка, то ли святая. Ирина всегда сидела на своей любимой скамеечке у ворот. Пятая жертва Отец Павел Каликин показывает мне видео на своем телефоне. На нем пятая убитая — Ирина Мелькомова. Он снял ее вскоре после того, как приехал в Кизляр. Совсем молодой, 29 лет, даже не сын — внук здешним бабушкам-прихожанкам, благочинный в своей епархии, настоятель храмов Георгия Победоносца и Святителя Николая. Такое он получил послушание. Недавно — в августе прошлого года, ровно за полгода без одного дня до расстрела в храме, — прибыл в Кизляр. Жена и четверо маленьких детишек остались пока в Махачкале. Оглядеться бы на месте, как и что понять — город непростой. Не каждый на него согласится. До отца Павла был батюшка, который пробыл всего несколько лет, а до этого — вообще монах, правда, тот служил больше двадцати... Прихожанок отец Павел шутя зовет «бурановскими бабушками». За любовь к церковному пению и оптимизм. А они за ним присматривают. Подкармливают иногда. Бабушки же. И только она, Ирина, не была похожа ни на кого. — Я только приехал — и слышу, кто-то поет на улице: «У церкви стояла карета...», а потом без перерыва: «Ах, какая женщина», — рассказывает настоятель. — Спрашиваю у наших, кто это может быть. «Так это наша Ирка, вы ее еще увидите». Ангелы бывают разные. И в каждом маленьком городке — я, родившаяся в провинции, знаю точно — есть свой. Обычно это очень странные люди, на которых все показывают пальцами. Не такие, как все. Иные. Они ходят между нами, задевая невидимыми крыльями, им больно. А мы смеемся. — Родителей ее дразнили. Они тоже чудаковатые были. Мальчишки вечно бегали за ее отцом по улицам и кричали, обзывались: «Сосик, Сосик» — это армянское имя, он армянин, родом из Баку, но они оттуда уехали, — рассказывают одноклассники. Бакинский армянин. Для тех, кто знает сложные взаимоотношения двух этих закавказских народов, не нужно объяснять, что это значит. С раннего детства было видно, что и девочка их тоже не от мира сего: слоновьи руки, ноги, от гормональных бурь на лице росли усы, но Ирина их не замечала. То, чего хотят обычно все девчонки-подростки — нравиться мальчикам, — для нее было вообще невозможно. Ангелы — они бесполые. В школу ее взяли только в умственно отсталый класс. «Посадили в подвале, занимались они каким-то легким физическим трудом, давали самый минимум, чтобы могли себя обеспечивать в будущей жизни. Насколько мы помним, восьмилетку Ирина так и не окончила», — вспоминают ровесники, которым уже пятьдесят. В сущности, юродивая Ирина была очень счастливым человеком. Потому что не замечала, как теперь уже за ней несутся по улицам мальчишки, дети тех пацанов, которые дразнили ее отца: «Слониха! Слониха!». После смерти родителей Ирина прибилась к храму. Сидела на своей любимой скамеечке у ворот. Но внутрь не входила, что вызывало даже некоторое недовольство: раз уж просишь милостыню, так хоть причащайся, что ли. Кроме Ирины, других профессиональных нищих в Кизляре не было. Да и какая она нищая — божий человек. Со временем с ее странностями смирились. «Ир, может, зайдешь в церковь все-таки?» «Зайду, зайду. Вот в Сочи только съезжу и зайду» — Сочи был ее мечтой. Недостижимой, потому что дальше своего родного города с перегороженным силовиками въездом, чтобы опять не пробрались террористы, Ирина нигде и никогда не бывала. — «Батюшка, — говорит. — Привези мне коробку конфет из Махачкалы», — вспоминает отец Павел. — Я ей привезу, а в следующий раз она опять просит. «Ир, что же ты с конфетами делаешь-то?» — «А людям раздаю. Жалко их». — Соберет на праздники копеечку и ходит отдает тоже всем. Или календарики церковные дарит. Мороженое детям купит. Если прибьется какой-то чужой человек, расскажет ей свою жалостливую историю, что негде ночевать, так она его запросто к себе возьмет, в родительский дом. Если это мужчина — то оставит одного, а сама вообще уходит спать на улицу. У нее были свои понятия о нравственности и чистоте, — вспоминают местные. В последние дни перед страшным Прощеным воскресеньем Ирина почему-то со всеми попрощалась. «Ира, ты куда?» — «Уезжаю я от вас. Не увидите вы меня больше никогда». «Ирин, ну а в храм ты на прощание придешь?» — «Приду, приду». — «А крестик наденешь?» — «Надену». Эта короткая запись на телефонную камеру — единственное, что от нее осталось. Отец Павел и сам не знает, почему попросил тогда ее спеть «У церкви стояла карета...» А она стоит — на усатом лице улыбка, в руках пакеты с подаянием. Сквозь хриплый голос одинокой нездоровой женщины прорезается маленький ангел... Пять крестов С таким же вот пакетом с подаянием — увидев, как легко убийца срезает одну за другой удобные мишени, пожилых женщин, — Ирина кинулась наперерез со своей скамеечки, начала бить боевика по лицу. «Ты куда идешь?! Ты куда?! Нельзя в церковь!» Она истошно кричала и все колотила его, колотила... Не задумываясь он выстрелил юродивой в грудь. Ирина упала. Но несколько секунд, столь необходимых для того, чтобы успеть ворваться в храм, убийца потерял. Ирина его задержала. Вторая железная дверь храма со скрежетом закрылась. Те, кто успел забежать внутрь — беременные, с детьми, много же народу пришло именно в праздник — были спасены. Кто-то плакал, кто-то молился. Перед лицом смерти атеистов нет. Стрелок, поняв, что устроить бойню у алтаря уже не получится, принялся палить куда попало. Но теперь он все время промазывал. Спокойствие, как у зомби, покинуло его, будто Ирина своим истошным криком изменила что-то. И он ее услышал. Тут наконец подъехала машина с ОМОНом и был открыт огонь на поражение... 22-летний Халил Халилов — житель кизлярского района, не местный, снимавший здесь квартиру специально для того, чтобы подготовить теракт, — был убит на месте. Двоюродный брат его, как оказалось, уже несколько месяцев воевавший в Сирии, звал Халила к себе. Оставалось только доказать свою полезность и преданность «Исламскому государству» (запрещено в РФ). Кизляр — русский город Это вам скажет всякий. Некогда крепость Святого Креста, форпост Российской империи на Северном Кавказе, а еще родина полководца Багратиона и знаменитого кизлярского коньяка… Ну и что же, что русские люди уезжают, — всякие времена бывают, потом, глядишь, и вернутся; церковь же есть, никуда не делась, цела, стоит себе на улице Советской, 14. Но и воевать в Сирию из Кизляра исламисты отправляются тоже — впрочем, не больше, чем из остальных районов Дагестана. Так что не надо наговаривать и оправдывать уехавших тем, что работы нет, денег нет, смысла жизни нет — вот и приходится скрипя зубами записываться в религиозные фанатики. «Кто хочет, тот всегда работу найдет, — пожимает плечами местная молодежь. — А о тех, кто уехал, ничего сказать не можем. Ни хорошего, ни плохого. Человек десять, может быть, и было за все время. А этот Халилов — он вообще не наш, не кизлярский. Негодяй он и больше никто». Ирину Мелькомову, юродивую Ирину, нищую духом, не просившую для себя ничего и никогда, похоронили в церковном дворике, слева от храма, если стоять к нему лицом. Пять крестов расположены рядом. Пять убитых женщин. Это большая редкость, чтобы простых людей, вроде бы с нашей, светской точки зрения не совершивших никакого подвига — безмолвные же жертвы, — упокоили в таком месте. И все-таки это больше чем подвиг. «Может быть, когда-нибудь наша блаженная Ирина станет новомученицей, или ее даже канонизируют. Ведь она столько жизней спасла», — мечтают бабушки. Может быть, и смысл ее собственной жизни был — просидеть до положенного часа на этой скамеечке... Дождаться. А чтобы не скучно было, песни петь: «Ах, какая женщина...» В Кизляр я привезла подарок от детей Москвы — вышитые их руками хоругви на большой праздник жен-мироносиц. Хоругви — так называются священные знамена, с которыми когда-то в стародавние времена христиане шли в бой... Но все повторяется. Если мы будем забывать и будем прощать. И подставлять другую щеку. Ирина же террористу ничего не подставляла — наоборот, била. Хотя, наверное, то, что я написала, не совсем по-христиански... Но это был ее родной дом, и она его, как смогла, защитила. В холодильнике у отца Павла до сих пор хранится мороженое, которое Ирина подарила его детям. А на скамеечке Ирины отчаянно тоскует без нее Андрей. Ее единственный друг. Тоже нищий. Он учился в той же школе, но немного ее моложе. Он иногда приходил к ней на паперть, когда совсем не было еды и выгоняли злые родственники из дома. Инвалид, да еще и пьет. Ирина делилась с ним подаянием. Жалела его. Теперь он остался совсем один. Никто и не пожалеет. Андрей зарос бородой, и кажется, что ему уже далеко за семьдесят, но когда я спрашиваю у него: «Сколько же вам точно лет?» — он отвечает: «А какой сейчас год на дворе?» И успокаивается, услышав, что 2018-й от Рождества Христова. Екатерина Сажнева Кизляр — Москва Источник: "Московский комсомолец"
|
|