21.07.2014

Юрий Кублановский: Смысл существования России – в ценностях православия

В журнале «Лампада» опубликовано интервью поэта Юрия Кублановского, одного из номинантов Патриаршей литературной премии имени свв.Кирилла и Мефодия 2014 года.

У поэта Юрия Кублановского – удивительная судьба. 14-летним подростком из провинциального Рыбинска он приехал в Москву к поэту Андрею Вознесенскому, чтобы поддержать его во время хрущевских гонений. После окончания искусствоведческого отделения МГУ уехал на Соловки, потом работал экскурсоводом в Кирилло-Белозерском и Ферапонтовом монастырях. Был духовным сыном о.Александра Меня. Познал опыт эмиграции, где лично сдружился с Иосифом Бродским и Александром Солженицыным. Сегодня Юрий Кублановский не мыслит себя вне России и православия. Нашу беседу мы посвятили тем вызовам, которые стоят сейчас перед христианством в нашей стране и на Западе. Сквозь призму прожитых лет Юрий Кублановский размышляет об историческом пути России, о связи времен, о возможном будущем...

– Юрий Михайлович, что Вы думаете о таком парадоксе: мы с Вами родились в атеистической стране, в то время как Запад был христианским. Теперь наши цивилизации словно поменялись местами: Россия переживает «второе крещение», люди воцерковляются, а на Западе – торжествуют пугающие «постхристианские ценности». Как Вы объясните это?

– Процесс дехристианизации западного мира начался не вчера. Я мысленно веду его – это условная дата, конечно, – начиная с 1968 года, с победы на Западе сексуальной революции. Это победа была сравнительно тихой. Казалось бы, ничего особенного не произошло: просто в течение нескольких лет сменились лидеры многих государств. Но, тем не менее, исподволь пошли в ускоренном темпе процессы дехристианизации. Революция 1968 года происходила под знаменем полного раскрепощения человека: его инстинктов, его желаний и потребностей. Сегодня эти «дети 1968 года» рулят и формируют идеологию в большинстве европейских стран. Возьмите, к примеру, Европарламент. Это – огромный паразит, состоящий из бюрократов, львиное большинство которых родом из того же 1968 года.

Те идеалы, которые тогда были провозглашены – теперь уже на государственном уровне воплощаются в жизнь, в том числе, к примеру, однополые браки, до абсурда доведенный феминизм, отказ от строгой педагогики и тп.

Еще одна причина этих процессов в том, что ныне технотронная цивилизация оказалась в противоречии с традиционными ценностями. И она берет свое, перемалывая интеллекты и души. Можно смело сказать, что Запад живет уже в постхристианское время. Там Церковь превратилась в «общество друзей Иисуса Христа», утратила свою онтологическую природу. И этот процесс захватывает и европейцев, и Новый Свет.

– А почему Россия идет своим путем?

– Мы психологически живем пока еще в православной традиции. Наша история движется в другом темпе, чем западная. Если взять Средневековье, то оно у нас растянулось до 18 века. Здесь не было секуляризации, свойственной Высокому Возрождению. И сейчас мы видим, что даже 70 лет советской власти оказались таким консервантом, помогшим уберечь традиционную психологию. А общество, хотя и было официально атеистическое, вместе с тем сберегало, порой даже этого не понимая, многие традиционные христианские ценности: и бескорыстие, и хорошее образование, и определенную солидарность. Советскому человеку был свойственен интерес к культуре больший, чем интерес к наживе. Все это, безусловно, связано с христианской традицией. Когда же коммунистический намордник с общества отвалился, многое вернулось в нашу жизнь из того, что было оборвано революцией 1917 года. Так произошло определенное возрождение православной жизни. Но не следует обольщаться – антихристианские силы в нашем обществе сильны и повсеместны. Все-таки, христиане – это малое стадо, нам торжествовать рано. И в церкви есть свои неустройства. Но по сравнению с Западом, мы сохраняем многие традиционные представления. Например, мы видели искреннее возмущение большинства народа похабной акцией Pussy Riot. Общество активно выступает против однополых браков и кощунства. В России сильны еще традиционные ценности благодаря православной культуре. Я убежден, что русская душа – христианка.

– Ваш дедушка был священником, и его репрессировали. А ваши родители – были коммунистами. Как вы сами пришли к вере? Был ли у вас период атеизма – как у каждого советского человека?

– Мое отрочество пришлось на хрущевскую оттепель. Но близкие о дедушке-священнике говорить боялись. И только повзрослев, я стал интересоваться историей своей семьи. Я был крещен в детстве, но церковности, разумеется, не было, откуда ей было взяться? Я родом из провинциального Рыбинска, где общество было под тотальным контролем. Я был молод и горяч и считал, что церковь чересчур лояльна к коммунистическому режиму. Я не умел ей простить замалчивание ее мучеников и страстотерпцев ХХ-ого века. Журнал Московской Патриархии, например, вел тошнотворно-сервильную политику в отношении власти. Это мешало воцерковлению. Но вот в начале 70-х годов я познакомился с отцом Александром Менем, ему полностью доверился, крестил дочь у него в Новой Деревне. Сейчас она мать восьмерых детей. И вся ее большая семья – церковные люди.

– У вашей дочери – удивительная судьба, я знаю, что она по профессии сестра милосердия…

– Да, так случилось, что когда я в 1982 году эмигрировал на Запад, а потом началась перестройка, она приехала ко мне в Париж, начинала учиться в Сорбонне. Но когда в 1990 году я вернулся на родину, она вернулась вслед за мной. И пошла здесь при Первой градской больнице на курсы сестер милосердия. Их только-только открыл отец Аркадий Шатов, ныне он – Владыка Пантелеймон. А потом дочка вышла замуж за прихожанина этого же храма. И сейчас у них ладная русская семья.

– Вы как-то сказали, что возлагаете большие надежды на расцвет приходской жизни. Это так?

– А на что еще надеяться, когда в провинции нет вообще ничего кроме масс-культуры и шоу-бизнеса. Эти отдельные очажки приходской жизни – как светлые очажки среди жижи современного бескультурья и тех псевдоблаг, которые предлагает технотронная цивилизация. Так говорили многие русские мыслители от Карсавина до Федотова: возрождение России начнется с приходов. Труднейшая роль лежит на пастырях – воцерковить современного человека, когда столько соблазнов и все вопиет против воцерковления. И тем выше их повседневный подвиг, который вызывает благоговение.

– А почему наша творческая интеллигенция так часто выступает и против государства, и против церкви? Сколько писателей ходило на митинги с белой лентой, писало письма в поддержку PussyRiot…

– Это еще что. У нас нашлись писатели, которые на деньги Ходорковского поехали на Евромайдан извиняться, что мы Крым вернулся в русское лоно. Почему то у нашей интеллигенции потеряны патриотические ориентиры. И это печальная традиция. Приведу такой малоизвестный исторический факт. В 1906 году в Париже состоялся смотр освободительных русских сил под руководством Милюкова и Петра Струве. И состоялся он на деньги, которые выделила Япония, победитель над Россией. И поехали, не побрезговали. Так вот и сейчас на деньги Ходорковского поехали на Евромайдан.

– Вы не почвенник и не либерал. Так как же Вы можете аттестовать свое мирочувствование?

– «Двух станов не боец...» Я не могу по-другому, смолоду впитав эти строки Пушкина: «самостоянье человека – залог величия его». Мне кажется, если я чуть-чуть изменю этому самостоянью – то никогда уже ничего больше не напишу…

– Почему у нашей интеллигенции принято быть в оппозиции?

– Над этой загадкой бились многие наши мыслители. Это емко было вскрыто в знаменитом сборнике «Вехи» и потом еще не раз об этом писали. Я всегда старался выработать свое независимое мировоззрение. И мне ближе всех те, кого Василий Розанов называл «литературными изгнанниками»: тех, кто идет против общественной конъюнктуры.

– Особая страница в вашей биографии связана с Ферапонтовым монастырем. Что значат для вас эти места и иконописец Дионисий?

– В 1975 году я выступил в самиздате с открытым письмом в поддержку Александра Исаевича Солженицына – на 2-хлетие его высылки. После этого я потерял возможность работать по профессии искусствоведа. Но летом этого года я списался с Кирилло-Белозерским заповедником – там, в разгар туристического сезона, не хватало экскурсоводов. Два года работал я в Кирилове и в Ферапонтове, которое там рядом. И проникся этими местами. Эти края очень много дали моей поэзии. Я тогда там обрел второе дыхание. Дионисий – великий художник. Если сравнить его фресковый ансамбль в Рождественской Ферапонтовской церкви с фресковыми ансамблями Высокого Возрождения – то насколько ж это духовнее! Дионисий для меня – следующее после «Троицы» Рублева воплощение всего самого прекрасного, это – настоящее откровение. И когда мне говорят, что Русь от чего-то отставала, что это была варварская страна, я знаю что это неправда. В варварской стране такие откровения не рождаются…

– Жизнь подарила вам множество удивительных встреч. Одна из них – с Андреем Вознесенским, которого можно назвать вашим крестным отцом в поэзии. Как вы познакомились?

– В ранней юности – я был очень горячим молодым человеком. И когда услышал, что Хрущев матом кроет с трибуны поэтов оттепели, которых потом назовут «шестидесятниками», я просто сбежал из дома, чтобы поддержать Вознесенского. Я в ту пору еще ходил в валенках с галошами, в лыжном костюме и в ушанке – 14-летний рыбинский пацан. Мать считала меня еще ребенком. Я оставил ей записку, что уехал в Москву. Поезд прибыл на Савеловский вокзал, я пошел в Мосгорсправку, узнал нужный адрес. Мне выдали, как сейчас помню: улица Нижняя Красносельская, дом 45, квартира 45. Разузнал как туда добраться, приехал, позвонил в дверь и мне открыл Андрей Андреевич. В синем свитере грубой вязки а ля Хемингуэй, так одевались в ту пору те, кто хотел отличаться от «серого совка». И с тех пор завязались наши отношения. Правда, потом они несколько расклеились: у нас разные судьбы, меня раздражало его поэма «Лонжюмо» и культа Ленина, который в ней заметен. Но сегодня я вспоминаю его с благодарностью и даже в этом году по просьбе его вдовы Зои Богуславской возглавил жюри премии «Парабола» – эта премия посвящена его памяти.

– Не могу не спросить вас об Иосифе Бродском. У него есть замечательные религиозные стихи: «Сретенье» и рождественский цикл. Он великий поэт, но немножко чужой по духу. Кажется, он обошелся без России, стал воплощенным западником и космополитом по мироощущению. Как вы к нему относитесь?

– Бродский остается моим «вечным спутником», нередко я возвращаюсь к его поэзии. Говоря же о его мирочувствовании, историю России он действительно плохо знал и не понимал. Такое впечатление, что он представлял ее себе в картинках школьного советского учебника: «Тютчев лизал сапоги своему Государю» и проч. Но все-таки это – замечательное явление, хоть и маргинальное, и слава Богу, что оно состоялось. Бродский породил очень много эпигонов. Но вряд ли русская поэзия пойдет за ним, как пошла за Пушкиным, мне кажется это не реально, да и не надо.

– А как рождаются ваши стихи?

– Тут два момента. Если брать конкретно, эмпирически, то – от пронзившего вдруг визуального впечатления. От куста сирени, от черемухи, пейзажа лирического. Почему так? Я с 10 лет занимался рисованием. И думал, что стану художником. Это во мне осталось. У меня нет серьезного музыкального понимания, но живопись я знаю хорошо, да и сам по профессии искусствовед. В целом же природа вдохновения до конца не ясна и не объяснима. Сколько лет я пишу, столько лет я об этом думаю. И я это воспринимаю как дар свыше. Как говорил Евгений Боратынский: «Поэзия – есть задание, которое следует выполнить как можно лучше». В этом смысле у меня традиционная психология русского поэта. Для меня это не просто профессия, для меня это служение. Откуда приходят слова, накат образов – я потом и сам поражаюсь. Но они идут – чудом! – одно за другим, и громоздятся, и вовремя находятся…

– Вы дружили с Александром Солженицыным. О его роли в русской истории сейчас спорят. Получилось так, что он внес существенную лепту в развал Советского Союза. Как сказал один философ про диссидентов: «Метили в коммунизм, а попали в Россию». Как вы относитесь к этому?

– Советский Союз был обречен. И никто тут никакой лепты не вносил. Советская власть впадала в маразм. Я это остро чувствовал еще с конца 70-х годов. Солженицын ускорил это падение. И я не скажу, что это минус. Он с самого начала предупреждал о тех бедах, которые могу грозить России в случае демонтажа коммунистического режима. В 90-е годы вместо чаемого возрождения произошла криминальная революция. Ее, кстати, поддержала наша интеллигенция, которая дала этим переменам идеологическое обеспечение. Но здесь нет вины Солженицына. Например, если сейчас поднять все, что он говорил об Украине – это просто предвидение. В конце своей жизни Александр Исаевич стал настоящим мудрецом. Он все расставил на свои места, узнал и понял цену Западу. Увидел, что после падения коммунистического режима Запад обложил Россию со всех сторон и внедрил в нее свою агентуру.

– Сейчас одни ностальгируют по советской эпохе, другие мажут ее черной краской. А что чувствуете вы?

– «Ползучий советизм» и тоска по советской власти – это не мое. Это в значительной степени что-то стилизованное и надуманное. Разве какой-нибудь Дима Быков что-то понимает про 60-е годы? А было так, что вечером выпьешь с тремя товарищами, а утром просыпаешь в поту и думаешь: кто из нас был стукачем, и зачем я это говорил и что теперь будет? Это была жизнь в подспудном страхе. Я старался не давать этому страху ходу, но он исподволь влиял и на меня и на всю нашу подсоветскую жизнь. Не надо ничего вычеркивать, не надо ничего воспевать – надо смотреть на вещи трезво.

– Должен ли у России быть свой исторический проект, своя миссия?

– Слава Богу, если у народа есть какая-то сверхидея помимо добывания денег и набивания желудка. При этом надо понимать, что Россия втянута в мировые процессы. И ее будущее зависит от того, что будет происходить в мире в целом. А там будут происходить весьма тяжелые вещи. Будет перелицовка человечества, его перетасовка и линька. Есть ощущение, что в 30-е и 40-е годы этого века наши дети и внуки столкнуться с не меньшими ужасами, чем те, что пережили наши отцы и деды. Мое поколение – самое халявное. Я родился в 1947 году. Мы не испытали никаких чрезмерных физических нагрузок, связанных с военным временем, никаких глобальных рисков для себя. Не испытали ни лагеря, ни фронта. «Грех роптать, когда вдвойне повезло. Ни застенка, ни войны» – написал я в стихе, посвященном Павлу Флоренскому... Сейчас начнет выходить на мировую арену третий мир – Китай, Индия, Ближний Восток. Мало никому не покажется. Сам я сторонник умеренного поступательного развития России, резкий противник уличных, политических акций. При этом и у церкви – особая миссия. Только в христианском лоне, только в ценностях православия я и вижу существование России и смысл ее бытия. И смысл бытия нашего народа. Все остальное – это пена и накипь. И мы видим эту пену и накипь – и в современной культуре, и в литературе, атеистической и секуляризированной. Она во многих проявлениях быта, в который мы все погружены. Повторюсь: приходская жизнь – лучшее, что есть сегодня в России.

Татьяна Медведева

Досье.

Юрий Кублановский родился 30 апреля 1947 года – русский поэт, публицист, эссеист, критик, искусствовед. Автор книг: «С последним солнцем», «Возвращение», «Чужбинное», «Дольше календаря», «Перекличка» и других. Лауреат премии Александра Солженицына, Новой Пушкинской премии и Премии Правительства России в области культуры и искусства.

Источник: журнал «Лампада»