13.11.2020
Библиофильские радости и потери
Так зачастую выходило: участок Тверской улицы, что вблизи конной статуи Юрия Долгорукого, приходилось миновать наскоро. Торопился поскорее заглянуть в «Академкнигу», порыться у букиниста, поглядеть новинки в отделе учёных трудов, успокоиться. Но на этот раз вышло всё наоборот, до магазина так и не дошёл, застрял по дороге. А всему виной старый знакомый, книжник Никитин, собиратель несколько странных изданий. Все гоняются за поэтами Серебряного века, либо за галантными выпусками иллюстрированной «Истории нравов» Фукса, в особенности за четвёртым томом, посвящённым эротике. Заметно стали спадать страсти копить рижскую беллетристику времён буржуазных с заметным уклоном к вопросам семьи и пола. Подобное чтиво не по мне, а собирал я литературу направленно, для души, либо для разгорающегося интереса. Приходилось зараз обегать много точек продаж, надо побывать и в 28-м, за театром Ермоловой, и на Камергерском, а перед этим и на Столешниках. Всюду старался поспеть, не опоздать к выносу новинок к прилавку. Спешил, да подвернулся Никитин, малозаметный библиофил: собирал забытых поэтов середины Девятнадцатого века, человек вроде бы тусклый, маловыразительный. Но на этот раз он был к тому же расстроен, вижу, что не в духе. Остановились по соседству с конным Долгоруким, спрашиваю, чем недоволен? Да вот, говорит, пошёл сдать книги на продажу, а товаровед отказался брать. «Эти не подходят». Ну-ка, покажи, что не подходит? Никитин ощерил авоську, и, завёрнутые в газету, сверкнули изящные томики с золотым тиснением: «И.А. Бунинъ». По мне пробежала дрожь восторга. Двенадцать томиков один в один, одетые в марокен, вишнёвого цвета кожу. «Так сколько же хочешь за это?». «Пятьдесят рублей за всё!». Деньги при мне были, дал я Никитину сколько потребовал, сложил двенадцать томиков в свой портфель, и мы продолжили толковать. Где он уникальное издание взял, у кого? Рассказал книжник, увлечённый 40-ми годами прошлого века, особенно поэтами незаметными, забытыми, вроде Евдокии Растопчиной, а он именно их-то почитает и любит. Двадцатый век его не трогает и проносится над ним.
Дома, не торопясь, внимательно осмотрел всё издание, налюбовался. Вспомнил подробности в рассказе книжника. Никитин, оказывается, взял Нобелевское издание Бунина у келейницы Владыки Николая (Ярушевича). Она после кончины знаменитого Архиерея (1961) стала «наследницей» его домашнего добра. Весьма тщательно подобранная им личная библиотека составлялась Высокопреосвященным из любимых книг, разысканных в зарубежных поездках, куда он отправлялся как представитель нашей страны – входил во Всемирную организацию, поддерживающую мир на Земле. Ездил за рубеж, разумеется, с разрешения властей, беспрепятственно и, возвращаясь, не подвергался досмотру. Собирал, что было душе угодно. А душа Владыки Николая, помимо высокой духовности, полнилась ещё подлинной культурой, куда входила и художественная словесность. Бунин зарубежного периода, его Нобелевское, иллюстрированное собрание сочинений в 12 томах, что оказалось по случаю в моих руках, имело свою историю. Нобелевский лауреат, мировой классик, Иван Алексеевич Бунин не хотел следовать новой орфографии, поэтому и книжки его набирали вручную, по-старому, как было. Первые тома вышли в Берлине, а с приходом нацистов к власти издание продолжили в Брюсселе таким же образом. Обложки делались рядовые, без всяких украшений. Новый хозяин собрания, влиятельный и состоятельный Владыка, одел каждый том Бунина в изящный кожаный переплёт и поручил золотом оттиснуть необходимые выходные слова. Так он помечал переплёты и других драгоценных редкостей. На квартиру почившего Владыки сразу же повалили книжники, и келейница никому не отказывала – выбирай, что приглянется в уникальной библиотеке Высокопреосвященного. Выбирали и уносили с позволения келейницы, а та, возможно, и рада была бы сбыть это «наследие» по линии духовенства, но такие собиратели тогда не объявлялись. И коллекция распылилась…
Другой тип библиофила – книжник-исследователь. Увлечённый своей идеей человек не просто оглядывает букинистические прилавки, он разыскивает редкости для своей подборки, радуясь заметной находке. Кстати, такой исследователь особенно радуется приобретению, да ещё и с большей силой, когда находит книгу по добровольно поднимаемой теме. У него цель исследовательская, и для неё он не жалеет ни времени, ни затрат. Особенно ежели охвачен страстью обзавестись источниками-произведениями, и источниками, связанными с творчеством запрещённого писателя. «Подпольная библиография» обострит усвоение текстов как самого «заклятого автора», так и всего литературоведческого шлейфа к нему. Препоны и преграды сознательно прорываются, и освобождённый от казённых пут писатель предстаёт перед библиографом не замаранным посторонними оценками. Но для этого надо увлечённо потрудиться в атмосфере отстранения от неприятия и скепсиса. Убеждённость и самостоятельный поиск непременно предстанут пред ним как счастливые помощники. Так-то и произошло с моим собирательством литературы и фактов жизни русского беллетриста 20-х годов Евгения Ивановича Замятина. Увлекался им с 1957 года, и до конца принудительной эпохи.
Рассматривал прижизненные издания писателя, то немногое, что выдавалось в библиотеках, копил и библиографию критических «проработок», а главное то, что на видное место ставил приобретения с рук, выкупая или обменивая на редкости из своего библиофильского запаса. А он пополнялся от случая к случаю, благодаря постоянным посещениям лавок букинистов и знакомству в мире книжников. О, этот мир книжников пятидесятых годов! Кого там только не было – русские упрямцы больше увлекались старыми бульварными романами, изданными у нас и в буржуазной Латвии. И ещё русской поэзией и публицистикой начала века. На первом месте усиленно собираемых был Николай Гумилёв. Любителям из этой когорты во что бы то ни стало хотелось собрать все двадцать два его авторских сборника. А что уж совсем невмоготу приобрести, старались восполнить рискованным путём. Некий Валентин, как мне рассказывали, подпольно отпечатал «Романтические цветы» Гумилёва в государственной типографии, воспроизведя всё, как было в оригинальном экземпляре, включая титул и обложку. И ничего – пронесло. А вообще-то зачастую встречались, причём много лет подряд, заядлые книжники-любители, собиравшие коллекции от души, и радовались находкам, будто бы попались в руки драгоценности. Приобретали книги на последние гроши, не считаясь с отмеренными вёрстами пешком в летний зной по московским стёртым мостовым.
Одним из таких бескорыстных библиофилов был Серёжа Залин. Собирал он поэтические сборники литераторов Серебряного века. Причём хотелось ему разыскать книжки идеальной сохранности. Брал он, конечно, и побывавшие в чужих руках, поношенные экземпляры, но убеждая себя, что разыщет свежий, девственной сохранности. И находил, бесконечно выменивая хорошей сохранности на лучший, ещё более лучший. В шкафу он держал самое то, а для обмена складывал книжки стопой на столе. Жил в подвале дома, угол Богословского переулка и Маросейки. Кажется, в том же подвале ютился и сказитель Борис Шергин, художник слова неистребимого, полностью ушедший в себя, мыслитель и темпераментный стилист. За нечёткое произношение Залина книжники прозвали «Бубо». Жил он вдвоём с полусумасшедшей матерью; повелась в конце тридцатых, когда её мужа, усмирителя племенных кавказцев, расстреляли свои же чекисты. Повелась умом, а младенца всё же выходила. Образования значительного он не получил, занимался починкой пишущих машинок, а всё свободное время проводил с книгой. Из поэтов любил Максимилиана Волошина, Георгия Иванова, Владимира Нарбута. Мне подбирал книги Замятина, Анненского и Розанова. Скапливалось у него многое из сопутствующих имён, ведь никто тогда не обходился без Андрея Белого – в стихах и прозе, без Северянина, прибалтийского его периода – сборники «За струнной изгородью лиры» и «Колокола собора чувств». Бальмонт пролетал мимо – устали от его всеядности и многословия. То ли дело Иннокентий Анненский – «Кипарисовый ларец» и «Посмертное». Правда, его переводы античных авторов пока не научились читать в этой среде.
Читать далее
Писатель Александр Стрижев – лауреат Патриаршей литературной премии 2019 года
