09.06.2020

Ощутить сопричастность прошлому

Новый роман Натальи Иртениной (лауреата премии «Новая библиотека»)   «Багряные ризы» посвящен подвигу новомучеников и исповедников Российских, людям, которые в страшном 1918 году не отреклись от Христа, но оказали духовное сопротивление безбожной власти большевиков. В нем автор размышляет об острых вопросах отечественной истории: нужно ли сопротивляться безбожной власти? Почему большевики победили? Почему Господь попустил нашему народу эти тяжкие испытания?

— О жизни и подвиге новомучеников мы можем узнать из их житий или из исторических трудов. И сегодня в изданиях такого рода нет недостатка. В чем Вы видите задачу беллетриста? Что дает читателю художественный вымысел?

— Формат исторического романа дает читателю возможность ощутить сопричастность значимым событиям прошлого, он погружается в личное переживание этих событий, даже если их описание сдобрено большой дозой вымысла. То есть историческая беллетристика дает иллюзию видения своими глазами того, что увидеть в принципе невозможно, потому что это было когда-то давно. Ну, почти как в кино, только это словесное «кино», и читатель с воображением может видеть события книги внутренним зрением. Художественная форма дает возможность сказать больше, чем позволяет литература нон-фикшн, выразить свое заветное, которому не место, допустим, в научно-популярном жанре.

— Кто из реальных исторических лиц фигурирует в Вашем романе?

—Роман имеет документальную основу, художественного вымысла в нем не так уж много. Все действующие или только упомянутые представители русского духовенства, их там около десятка,— реальные исторические лица. Просто не было никакой необходимости их выдумывать. Семеро из этого десятка были убиты в 1918 году, в основном казнены чекистами. Все они прославлены Церковью как новомученики. И еще один — Патриарх Тихон — как исповедник. Главные герои романа — это священномученики: Иоанн Восторгов, знаменитый миссионер и церковный публицист, настоятель собора Василия Блаженного на Красной площади, и Константин Голубев, известный как противораскольничий миссионер, настоятель Богоявленского собора в подмосковном Богородске (сейчас город называется Ногинск). Отца Константина я выбрала потому, что это наш богородский святой. Но он известен и в Саратове, поскольку именно там начинал свое миссионерское служение. Потом в моих планах он потянул за собой отца Иоанна Восторгова, потому что они были хорошие знакомые. Кроме того, отец Иоанн — более крупная историческая фигура: введя его в повествование, можно было нарисовать более панорамную картину происходившего тогда в стране и в Москве.

— На какие исследования Вы опирались?

— Базой для романа были главным образом мемуары. Плюс биографическая книга об отце Константине Голубеве и плюс обширное творчество отца Иоанна Восторгова — публицистика, проповеди. Очень помогли воссоздать Москву и события 1918 года самые разные мемуаристы — иностранный журналист, белогвардейские подпольщики, княгиня Урусова, которая тем летом жила под Ярославлем и из-за восстания в городе была вынуждена с детьми бежать оттуда. Когда только задумывала роман, очень кстати наткнулась на воспоминания кадрового офицера царской армии капитана Клементьева. Он весной 1918-го приехал в Москву с полковником Перхуровым создавать антибольшевистское подполье и готовить восстание. Потом они вместе с эсером Савинковым создали известный «Союз защиты Родины и свободы». Отчасти использовала и более экзотические источники, например, «Красную книгу ВЧК», изданную в 1922 году. Это такой двухтомник чекистского самопиара с описанием раскрытых антибольшевистских организаций времен Гражданской войны. В романе появляются Патриарх Тихон и воспоминания главного героя об императоре Николае II — тут все просто, я раньше писала о них небольшие книжки, поэтому источники были под рукой.

— Главный герой Вашего романа — Иван Востросаблин. Это вымышленное лицо? Есть ли у него прототип? Насколько типична его судьба?

— Востросаблин — персонаж вымышленный. Это человек, через чью зрительную оптику читатель видит происходящее. Мне он был нужен именно в этом качестве, как «ходячая видеокамера». Но, правда, он не просто зритель. Он активно действует, его влечет поток событий, он вынужден делать выбор — на чьей он стороне. Причем не только очевидный, политический выбор, но и выбор метафизический. Он, человек малоцерковный, в общем-то неверующий, должен определиться — с Богом он, со Христом, или с теми, кто Христа изгоняет с Руси, с богоборцами, творящими «поистине сатанинское дело», как написал в своем обращении Патриарх Тихон.

Хотя нельзя сказать, что все, происходящее с Востросаблиным, вымысел. Я «присвоила» ему кое-что из того, о чем писал в своих воспоминаниях Клементьев: участие в «Союзе защиты Родины и свободы», арест в один день с отцом Иоанном Восторговым, «путешествие» в чекистское заведение на Лубянке. Насколько он типичен? Можно сказать, он один из тех трех, кажется, тысяч офицеров, составлявших московскую часть «Союза защиты Родины и свободы». То есть тех, кто не с апатией следил за безумствами большевиков, а намерен был противостоять им с оружием в руках. После провала этой организации и подавления восстаний, подготовленных ею, многие из тех офицеров, кто не был арестован и расстрелян, пополнили ряды белых армий. Мой герой тоже собирался воевать в белой армии. Но Господь дал ему иное...

— Есть ли белые пятна в истории Гражданской войны и истории гонений?

— В истории Гражданской войны непонятного и неисследованного до сих пор хватает. Мне, например, пришлось сочетать две разные версии казни отца Иоанна Восторгова и тех, кого расстреляли вместе с ним в первый день официального Красного террора. По одному свидетельству, их было восемь человек, и дело происходило на Братском кладбище Москвы (район нынешней станции метро Сокол), по другому — казненных в тот день было 80, и убивали их в Петровском парке. А документов — никаких. Поспорила даже на этот счет с одним другом-историком.

Но главная проблема тут — не белые пятна, а то, что нагородила советская пропагандистская историография, то есть идеология победителей в чистом виде. Это тонны лжи, которые до сих пор присутствуют в учебниках истории, в литературе, в публицистике и в головах соотечественников. Эти авгиевы конюшни придется еще разгребать много-много лет.

— Как Вы работаете со спорными, острыми вопросами отечественной истории, которые могут расколоть общество?

— Ох. Ну, если противостояние истины и лжи раскалывает общество, что тут можно поделать? Тем хуже для общества. Оно у нас вообще-то давно расколото. Можно только жалеть о той его части, которая верит в ложные идеологические и политические конструкции, бредовые учения типа ленинизма-коммунизма. Понимаете, выражение «спорные вопросы истории» — это такое вежливое определение ситуации, когда у кого-то, у конкретного индивида или у части социума, нет собственного взгляда на эти самые вопросы истории. Нет идейной, мировоззренческой платформы, которая придает вполне определенную окраску тем или иным историческим фактам. Эти люди, не имеющие своей позиции, прислушиваются к разным, противоположным мнениям и делают вывод, что «вопрос спорный». Например, была ли революция 1917 года злом, катастрофой для России, убийством почти тысячелетней русской цивилизации или это было благо, начало пути к светлому будущему? На самом деле, для противостоящих сторон этот вопрос не является спорным, у каждой из них есть четкий ответ. А если кто-то пытается найти «истину в споре», то есть как-то компилировать аргументы всех сторон, искать компромисс, скрещивать стрижа, ежа и ужа… ну, это, как говорится, их проблема.

Я смотрю на историю с христианской точки зрения, вижу в ней огромный пласт метафизики, то есть действие воли Божией в нашем мире и в историческом процессе. Иные, материалистические, атеистические точки зрения на человеческую историю для меня — ложь, уход от истины, извращение ее, то есть опять же сознательное или неосознанное неприятие Творца и Его воли, отрицание Бога и Божьего Промысла. Поэтому я в своих книгах не пытаюсь завлекать читателя, думающего иначе, какими-то компромиссами, мнимыми примирениями, скруглением острых углов. Это было бы с моей стороны двурушничеством.

— Вы в Вашем романе с большой художественной достоверностью показали церковное возрождение России в первый год власти большевиков. Почему же большевики с их идеологией атеизма победили?

— Ну, я не думаю, что это можно назвать церковным возрождением. Да, на улицы городов выплескивались в крестных ходах массы православного люда. Многие были готовы на смерть за веру, ради защиты Церкви. Наверное, тогда могло казаться, что народ очнулся от своей теплохладности, вера во Христа ожила, запламенела. В ком-то она и впрямь погорячела, сделалась путеводной звездой в дальнейшей жизни. Мы это знаем по судьбам новомучеников и исповедников. Но для огромного числа православных в России, захваченной большевиками-богоборцами, вот эти крестные ходы и прочее, что Вы назвали возрождением,— это была такая естественная реакция на причиненную боль. Вырвать Церковь и Христа из жизни народа, у которого Православие вошло в плоть и кровь, или пускай даже просто в привычку, но все-таки жизненно важную привычку… А именно это и делали ленинцы сразу, как дорвались до власти. Это все равно, что пытаться вырезать у человека печень или сердце. Вот люди и всколыхнулись. Но в сравнении со всем населением страны это была очень малая часть. Прочие остались со своим равнодушием, со своей теплохладностью. Многие обыватели даже со злорадством смотрели на травлю Церкви.

Знаете, есть церковное выражение «Грех изглажен, но не исцелен». То есть можно покаяться в тяжком грехе, он будет снят с души человека, но остаются его разрушительные последствия. Телесные болезни, духовные немощи. Наш народ слишком долго копил в себе грех безбожия, два с лишним века, пока не случился этот революционный прорыв гнойника в 1917 году. И последствий-болезней накопилось немало. Был тогдашний всплеск веры покаянием? В очень малой степени. Значит, народу нашему суждено было собственными страданиями изживать этот великий грех и его многоразличные губительные последствия. Для этого и большевики, и их победа в Гражданской войне. Советская власть погрузила народ в страшные страдания и лишения. Террор с массовыми расстрелами и концлагерями, повторяющийся чудовищный по масштабам голод с людоедством, нищета жизни и прочее. Церковные люди в те годы знали и открыто говорили, почему и за что Господь попустил большевиков в России.

— По поводу состояния церковного народа накануне революции есть разные мнения. Многие говорят о том, что Церковь была казенным, чуть ли не полицейским учреждением. Но в этом случае могла ли она дать такой сонм святых мучеников?

— Да уж, казенщины и мертвечины в синодальной церковной системе хватало. Кто-то до сих пор упрекает императора Николая II, который был глубоко верующим, что он не дал Русской Церкви свободу, не освободил от казенного рабства и тем косвенно якобы виновен в революции, в сломе православной державы. Дело в том, что в начале XX века вал бунтарства и богоборчества нарастал с такой силой, что ликвидация синодальной системы уже ничего не успела бы спасти и изменить. Последний русский царь был таким же заложником ситуации, сложившейся за столетия, как и сама Церковь.
Помимо прочего, на самом духовенстве тоже лежала немалая доля ответственности и прямой вины. Не на Церкви, которая как мистическое Тело Христово не имеет греха, а на множестве представителей духовенства. Об этом, кстати, говорил отец Иоанн Восторгов, и я привожу в романе его слова. Да и не только он.

Но казенщина казенщиной, а все-таки и горячая вера жила в народе. Во всех сословиях, от аристократии до крестьянства. Сколько людей привлек ко Христу живой пример отца Иоанна Кронштадтского?! Сколько крепко верующего народа стеклось на прославление во святых Серафима Саровского?! Сколько молодых и не очень молодых людей приняли священнический сан после революции, в годы Гражданской войны и позднее?! Хотя им было ясно, что Церковь теперь гонима и они выбирают путь исповедничества и мученичества. Да и из прежнего, дореволюционного духовенства многих эта катастрофа пробудила, отрезвила. Вот всех этих верных советская власть и искореняла потом как «контрреволюцию» и «врагов народа»… А еще у нас говорят: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Это тоже прямо про нашу революцию.

— Церковь — вне политики. Эта один из самых сложных вопросов, связанных с природой Церкви как Тела Христова. Церковь не благословила борьбу с большевизмом, не благословила Белое движение. Положа руку на сердце, не печалит ли Вас такое решение церковных иерархов?

— Нет, не печалит. Я об этом писала и в книжке о Патриархе Тихоне, и в этом романе тоже. Хотя, надо сказать, что со стороны белых это не был какой-то бунт против советского правительства. Гражданская война — это борьба разных политических сил за то, каким быть стране и ее будущему. До своей окончательной победы большевики находились у власти незаконно, как узурпаторы. Когда Патриарх Тихон анафематствовал «творящих беззакония» руководителей и представителей Совдепии, он имел в виду это — что они самозванцы, и никто не обязан им подчиняться. Ни по закону, ни по совести.

Единственная политика Церкви — это гражданская лояльность существующей законной власти, причем любой, поскольку «нет власти, которая не от Бога». А во время войны политика Церкви — молиться о скорейшем установлении мира, о прекращении вражды и кровопролития. Хотя среди православного духовенства во время Гражданской были разные модели поведения. Кто-то прямо призывал брать в руки оружие против красных. Кто-то совершенно устранялся от происходящего. А были примеры того, как священники взывали и к красной стороне, и к белой о прекращении братоубийства, о христианском милосердии. На юге, где проходил деникинский фронт, был такой батюшка: наступали красные — он укрывал от них отставших и раненых добровольцев; менялась власть — он просил белых о милости к пленным красноармейцам.

Когда война кончилась, большевики остались единственной политической силой в стране. Хоть и не де-юре, но де-факто они сделались законной властью. Церковь в лице Патриарха Тихона признала это. Почему Патриарх не давал благословения белым армиям? Ну, скажем так: он хорошо видел, что обе стороны, мягко говоря, не безгрешны. И еще он понимал, что тяжелая болезнь большевизма попущена народу не просто так.

— Что дает современному христианину память о новомучениках?

— Не дает забывать, что Церковь Христова не от мира сего. Мы должны помнить, что христиане всегда, в любой момент могут снова стать гонимы и убиваемы за имя Христово. Даже «по закону». В мирные годы Российской империи, за несколько лет до революции, кто-нибудь мог поверить, что очень скоро Русская Церковь примерит мученический венец? Единицы могли, да. А если нам сейчас сказать то же самое — что безбожный террор в Россию еще вернется? Ну, как абстракцию мы это примем верующим умом, а как реальность — отодвинем в далекое будущее, когда нас уже здесь не будет. И будем жить по-прежнему, расхлябанно, расхристанно. Будем врастать отяжелевшим духом в землю, наслаждаться благами и сладостями этого мира.

Те, кого арестовывали, сажали в тюрьмы и лагеря, мучили на допросах в 1920-х и 1930-х годах, тоже ведь не все стали святыми новомучениками. Нельзя говорить, что все, кого расстреляли как «церковников», пострадали за веру. Я сейчас прорабатываю тему террора против верующих в 1930-х годах, главным образом 37-38-м. Тогда в рамках так называемой «кулацкой операции» было уничтожено большинство довоенного духовенства. Кто-то оказался готовым вытерпеть муки и казнь за Христа. Но кому-то дороже оказывалось земное существование — может быть, и невольно. Если человек думал о соединении со Христом, он отказывался признавать нелепые обвинения, сочиненные чекистами. А если верх брал плотский инстинкт жизни, то давления следователей, пыток, конвейера допросов арестованный не выдерживал, подписывал фальшивые показания и лжесвидетельства. Хотя и таких все равно расстреливали, губили в лагерях. Участь одна, а духовные пути разные. Новомученики наши показывают нам прямой путь вверх, к Богу. Они свидетельствуют, что, оказывается, можно и в одиночку противостоять всей чудовищной карательной антихристианской системе, не ломаться под ее смертельным прессом.

Да и потом, нам просто нужно быть благодарными им. В конце концов, ведь это их духовный подвиг и их молитвы у престола Господня сокрушили советское безбожное государство, этого железного колосса на глиняных ногах. У меня в этом нет сомнений.

— Как Вы представляете себе Вашего читателя? Обязательно ли это человек церковный? Каковы его политические взгляды?

— Я не делю своих читателей на верующих и неверующих, церковных и нецерковных. Пишу для тех и других. Не только этот роман. Скорее даже больше обращаюсь к нецерковной аудитории. С «корыстной» целью, разумеется: перетянуть их на свою сторону, на сторону христианства и христианского мировидения, христианского понимания истории. Или, по крайней мере, показать им альтернативу — не просто приемлемую, а интеллектуально, духовно и нравственно высокую, прекрасную. Поэтому политические взгляды читателя для меня — вообще дело десятое.

Беседовала Екатерина Иванова

Источник