26.02.2020

Христианство в мире и во дворе

В издательстве «Вольный странник» вышла книга Петра Давыдова «Чудеса как признак жизни». Возможно, неопытного читателя такое название несколько собьет с толку. Он может подумать, что под красивой голубой обложкой собраны разного рода «знамения, видения, полеты во сне и наяву» и прочие подобные истории. Но в этом случае читатель ошибется, ведь суть христианского чуда — отнюдь не всевозможные «фокусы», а, прежде всего, внутреннее преображение человека. Сам автор об этом пишет так: «Не внешний эффект, не стремление поразить, удивить, изумить характерны для христианского чуда. Иллюминации, истерика, ажиотаж — это не про нас. Про нас — это изменение своего корявого сердца, приближение к Христу, далеко не всегда стремительное и всем заметное». Именно таким чудесам — а если быть точнее, то непрерывному, разнообразному, всегда совершающемуся чуду — и посвящена книга Петра Давыдова.

Очень интересна структура книги. Формально — это сборник рассказов, не объединенных (за некоторыми исключениями) сквозным сюжетом. Однако книга довольно отчетливо делится на две большие части. Одну из них можно условно назвать «Христианство в мире», вторую — «Христианство во дворе». Впрочем, речь в обеих частях идет не только о христианстве, но и о «самостояньи человека», предстоянии человека страданиям и смерти, о человеческом сердце, удобосклоняемом как ко злу, так и к добру. Хотя… Это ведь и есть христианство, «просто христианство», по выражению любимого писателя Петра Давыдова К. С. Льюиса.

«Христианство в мире» распадается на несколько циклов. Автор побывал во многих странах, его рассказы о них далеки от обычного туристического травелога. Видно, что это живые впечатления человека, причем человека особенным образом зоркого. Вообще об этой черте прозы Давыдова следует сказать отдельно.

Подобную прозаическую «зоркость» обычно называют «вниманием к деталям». В случае книги «Чудеса как признак жизни» правильнее будет, возможно, назвать ее «вниманием к сюжетам». Потому что из всего спектра происходящих событий взгляд автора останавливается только на особенных случаях, которые и кладутся в основу рассказа. Наиболее обнаженно этот прием виден в рассказе «Несофринские самаряне». Действие рассказа происходит в Бремене. Рассказчик видит толпу панков, бомжей и прочих «сливок общества», которые развлекаются тем, что наблюдают, как дебил (это в данном случае медицинский диагноз) бросается с объятиями на прохожих, пачкая их слюнями, соплями. Им это кажется смешным.

Прохожие, естественно, по-разному реагируют на подобные приставания: кто-то обходит стороной, кто-то дает дебилу монетку, чтобы он отстал. А вот те, кто вовремя не среагировал и оказался «объятым» (а заодно и испачканным), получают свою порцию радостного улюлюкания толпы. Забава в общем весьма грустная и пошлая, хоть и провоцирующая хохот привокзальной публики.

Наконец в этой забаве наметилась кульминация: по направлению к дебилу шла удивительной красоты девушка в не менее прекрасном наряде. Привокзальная публика застыла в предвкушении: то-то сейчас будет визгу! Дебил бросился с объятиями к девушке… «и остался в ее объятиях: девчонка крепко прижала его к себе, говорила что-то». Иными словами, девушка нарушила устоявшийся сценарий, перевела ситуацию в какое-то другое измерение.

И это подействовало на публику. Один из панков отделился от толпы, встал перед девушкой на колени и поклонился ей. Сцена совершенно из Достоевского. Но она, судя по всему, совершенно реальна и только «подсмотрена» автором. Сам рассказчик в конечном итоге говорит: «Я был в Бремене долго, больше недели. Но, честное слово, единственная, настоящая достопримечательность города — это не собор, не набережная, не мельницы, а этот вот эпизод из вечерней жизни города».

Это и есть «внимание к сюжетам», подобным приемом Петр Давыдов пользуется постоянно. Но от этого шаблонным прием не становится.

Но вернемся к содержательной части. «Христианство в мире» представлено очень интересными рассказами:

• об австралийце Девиде, влюбившемся в Россию и путешествующем по ней,

• о Норберте Кухинке, сыгравшем профессора-датчанина в «Осеннем марафоне» и о построенном им в Германии православном монастыре,

• о по-настоящему интернациональном, хоть и небольшом христианском приходе в Исландии,

• о дружеских и совершенно лишенных пафоса взаимоотношениях епископа и паствы в Голландии,

• и даже о христианстве, увиденном глазами эфиопа. Кстати, с его точки зрения, русское Православие — очень странная религия, потому что в ней нет, помимо прочего, танцев.

Интересно отметить и стилистическую чуткость Давыдова. Так, например, в цикле рассказов об Эгине читатель совершенно погружается в греческую, афонскую стилистику: постоянная окруженность чудесами, духоносными старцами и греческой природой. Создается ощущение, что эти рассказы писал какой-нибудь насельник Афона.

Особняком стоит в книге сербский цикл. Вернее, одной Сербией тут не обойдешься, правильнее назвать: Сербия — Косово — Албания.

Это наиболее политические из всех рассказов Давыдова. Хотя, конечно, одной политикой все не ограничивается. В большей степени речь идет о героизме, мужестве, смирении сербов, особенно косовских сербов. А также о разнообразных отношениях, существующих в Косово и Метохии между людьми, волею политиков поставленными «по разные стороны баррикад». Хотя никаких «баррикад» большинство жителей и с той, и с другой стороны не хотело.

Вторая половина книги повествует о русском Православии. Даже, скорее, вологодском, так как действие большинства рассказов развивается в родной для автора Вологде. И даже еще уточним: не просто в Вологде, а — «во дворе», хотя двор этот, по мере чтения книги, приобретает черты скорее символические, чем реально-бытовые. Вообще этот светло-юмористический, отчасти с платоновскими нотками (от имени Андрея Платонова, а не древнегреческого философа Платона) символизм — отличительная черта стиля Давыдова. Символизм, конечно, не высокоумный, не элитарный, а довольно простой, «читающийся», укорененный в православной традиции, такой, что называется, «на поверхности». Но, конечно, не поверхностный. Символизм, идущий скорее от самой жизни, а не от литературы.

Да, кстати, насчет «платоновских ноток». Вот вам отрывочек: «Православный дворник дядя Коля избил православного дядю Сашу. От души поколотил. Метлой по рылу пару раз заехал. Православные жители нашего маленького дома отнеслись к этому виду уборки с пониманием, а кто и поддержал горячо. Народ у нас дружный. Обошлось все без полиции». «Съездили» человеку за то, что окурки бросал не в урну, а прямо у крыльца, дескать у дворников работа такая — окурки убирать. Потом человек мусорить перестал.

В центре «русской» части книги — человеческое покаяние. Причем показанное не в умилительно-сусальном ключе, а в самом что ни на есть жизненном, реалистичном. Так, например, венчает книгу рассказ «Скупой Колька» — о человеке, который бросил курить якобы из-за скупости (на самом деле — чтобы помочь другому человеку деньгами, которые он и «выделил» из предназначенных на курево).

Кстати, еще одна важная черта прозы Давыдова — оборачиваемость ситуаций. То есть, например, когда помогают не те, кто по идее должен, а те, от которых этого и не ждешь. Или когда человек, осудивший кого-то, попадает ровно в ту же самую ситуацию, только с «виновной», а не «страдательной» стороны. Но это, опять же, скорее стиль самой жизни, а не литературы.

Книга Петра Давыдова не только дает читателю массу разнообразной информации о христианстве в России и за рубежом, но и заставляет задуматься над многими злободневными и «вечными» вопросами.

НИКОЛАЙ ДЕГТЕРЕВ, журнал «Православное книжное обозрение»

***

ЧУДЕСА КАК ПРИЗНАК ЖИЗНИ

П. Давыдов.

М.: Вольный странник, 2019. — 384 с.

ИС Р19-820-0767

ISBN 978-5-6041696-5-0