12.08.2019
Александр Стрижёв «На Гусиной Земле»
Отрывок из очерка.
С Соловков на Анзер нас переправляли на катере. Он далеко отплыл в море и к берегу не подходил. И вот за десятки верст показались церковные шпили и затем долго держались, не приближаясь и не отдаляясь. Это Голгофо-Распятский Скит, единственное на всю Россию церковное строение с таким названием, как бы эмблема полярного острова, затерянного в студеных водах Белого моря. Гандвик — так в старину корабелы-землепроходцы Архангельска величали это море. Сам же остров слыл как Гусиная Земля. Здесь, согласно поверью поморов, покоятся души погибших рыболовов. Людей поглотило море, а души их отлетели на Анзер, да там и пребывают вовек.
Пристать к острову возможно лишь в одном месте, где исстари опробована глубина, свободная от подводных камней — главной угрозы судов. Здесь и устроена бухта с пирсом для прохода пассажиров. Одним словом, мы ступили на Анзер и с проводником отправились искать ночлег. Численник показывал начало августа 1990 года, при нас было разрешение властей на пребывание в географической точке. А было нас четверо: внук философа Павла Флоренского священник Андроник (Трубачев), математик Сергей Половинкин, литературовед Светлана Селиванова и аз многогрешный, — все из Комиссии по изданию трудов мыслителя. Пробираясь тропой через болота и замшелые дебри, под грузом основательной поклажи — с собой взяли, кроме припасов, палатку, резиновую лодку, рыболовные снасти, печку с устройством для варева, теплые вещи. Кирилловская тоня — вот где остановимся на постое. Тоня — значит залив с избой на бугре, куда волны не докатываются, здесь всегда сухо. Старинный сруб из толстенных бревен с пометкой топором: «1891». В избе каменная печурка, в ней по обыкновению оставляли сухие дрова, на разжижку сверток бересты и спички. Море научило заботиться о других. Стол на козлах, сосновая столешница испещрена словесами: в Германскую войну тут была Школа юнг, начинающих мореходов. Они-то и помечали ножом свои имена. Эту школу кончал писатель Валентин Пикуль.
По лестнице поднялись на мансарду — там юнги жили. В старину зимовка предназначалась для поморов, уцелевших при кораблекрушении, для передышки рыбаков, застигнутых штормом. Улов свой они стаскивали в ледник, ставленный в одно время с избой. Вечная мерзлота — это ль не хранилище для рыбы? Широкое крыльцо избы — самое место для починки снастей. Все продумывали бесстрашные труженики.
Осмотр острова начнем с нашего подворья, позже пойдем вдоль острова вплоть до оконечности. Первое, что бросилось в глаза, так это ярусы древесины, выброшенной морем. Бревна лиственницы, спиленные давно, может быть несколько десятилетий назад, и пущенные по воде в свободное плавание, за годы просолились в море и окрепли, как бы закаменели. Топор не берет, а если сколешь частицу, то покажется свежая, с краснинкой. Это, безусловно, таежная лиственница, снятая подневольным человеком, когда страна пробовала торговать с морскими соседями и расплачивалась своим достоянием. Срезанные стволы уникальной сибирской лиственницы вязали в плоты и пускали молевым сплавом, куда море вынесет, а выносило их к берегам Скандинавским, будь то Швеция или Дания. А пока караваны плотов шли по течению, часть из них разбивалась штормом, и бревна путешествовали сами по себе — множество выбрасывалось разъяренной водой на побережье, а часть тонула, превращаясь в топляк. Пригнанные морем таежники вываживались в иных странах — и на лесопилку. До расчетов мало что доходило, так что русская тайга стала заложницей режима. На Анзере ярусы товарной лиственницы оказались после стихийного сплава, побывав и в волнах, и, вмерзнув в льдины, выбрасывались приливом где придется. Сила морского прилива так велика, что справлялась, играя ледяными полями — торосами, с вмерзшими в них огромными камнями, поднятыми с глубин придонным льдом. Берега Анзера буквально устланы кладкой из этих на редкость крупных камней. Причем уложены они как бы любовно, в иных местах впритирку один к одному, так что идешь по ним словно по тротуару. Такая работа прилива продолжалась веками, так что камни поведают любознательному краеведу кое-что из своей истории.
А она есть у нашего острова, и первоначальная, и позднейшего времени. Вот, скажем, что это за кратер за нашей зимницей, на расстоянии одной сигареты, ежели вскакивать на бугор? Круглое углубление, но не яма; по краям виден правильный венец выбросов грунта, дно затянуло песком. По всему, кратеру этому не одно столетие, появился он, по моему разумению, от удара метеорита. Когда-то посланец неба с необыкновенной силой вдарил в бугор, да так что оставил кратер метров на десять глубиной. По всему было это давно, когда и ноги человека здесь не ступало. К временам незапамятным относятся и здешние местные лабиринты. Это выложенные из камешков концентрическими спиралями знаки, по одним предположениям они оставлены древними, заплывавшими на Соловецкие острова. Каждый знак будто бы помечал ход косяков рыб, другие исследователи полагают, что островные лабиринты связаны с религиозными представлениями древних о мире. Либо тут кроется ритуальный смысл.
Но самое интересное на Анзере — ландшафт. Улегшись в море косой, остров этот в длину 24, а в ширину, самое большее, 6 километров. И надо же на такой малой площади — четыре природных зоны: тундра, лесотундра, тайга и смешанный лес, подобный среднерусскому. Тундра простирается на северо-восток, тут она ровная, пустынная. Вся сплошь затянута полярным ягодником шикшей, по-другому, водяникой. Ягоды так много, что где ни наступи — оставишь за собой мокрый след. На вкус водяника приятная, почти как колодезная чистая вода. Горстью насыплешь в рот — жажда и отпустит: оттого-то и «водяника», вместо воды. Но полезного в этой полярной ягоде, по-видимому, много. О том знают тетерева, глухари и рябчики — не зря же из бора сюда залетают попастись. И грибов, грибов пропасть: подберезовики, подосиновики — хоть косой коси, некоторые дородные стоят, как табуреты, но не переросшие. Чуть поодаль начинается другая зона — лесотундра. С карликовых березок и осинок взялась — стоят вровень с травой, а чуть на отшибе выдвинулся можжевельник с черными шишкоягодами, и пошли, набежали кустарнички черники и голубики. Черника, как и шикша, не вяжет рта — ешь сколько влезет, садись у куста и ешь пока не устанешь. А вот с голубикой иной лад, ее много не отведаешь — вяжет так, что зубы ломит. Да раньше голубику и не пробовали на бегу, домой несли для варенья и на приправу.
Стоит вглубь податься, на возвышенность, попадешь в тайгу. Мрачные ели с дремучим свесом ветвей, — «от солнца защита и от дождя епанча», — узловатые сосны, не знающие прямизны, вытянутые можжевельники — все здесь памятно лесной дружине — и штормовые лютые зимы, и летнее отдохновение с основательным прогревом. Чем дальше пройдешь по гористой местности, тем скорее попадешь в царство сказки. Она поразит кряжистыми стволами старых елей, закутанными в бородатый мох, свисающий космами чуть ли не от самых вершин. Скрюченные старые сучья несмотря на старость тверды и прочны, живая кора и смолы не дают ветшать. Здесь птицы вьют гнезда, и грызунам приволье. А за горой — совсем хорошо. Лютые холода с моря сюда не проникают, ветры за спиной хребта ослабли, сникли. Мы как бы попали на материковую Россию. И состав травянистой растительности тут похож на подмосковный. Говорят, ландшафт этой части острова в старину окультуривали монахи, выходцы из срединных губерний, откуда и занесли сюда семена родимых трав. Одно несомненно, дорогу от монастыря в сторону Соловков проложили иноки, молитвенные трудники. Впрочем, о монастыре и Ските поговорим позже, когда увидим все это своими глазами.
И вот настал час — идем в Голгофо-Распятский Скит. Он высится на горе и снизу кажется недоступным. Поднимаемся по травянистому склону, и перед нами предстает величественное церковное строение с колокольнями, устремленными в небо. Перекрестились, вошли внутрь храма, дверей нет — сорваны. Стены изъязвлены пулями. Фресковая живопись, такая благодатная по вдохновению живописцев, изранена тюремщиками: в 30-е годы Скит превратили в логово «командировки», куда ссылали заключенных на уничтожение. Священник Андроник в нашем сопровождении приготовился служить панихиду в узилище. Им особенно переживалось это событие. Ведь его родной дед, выдающийся русский мыслитель и ученый, Павел Александрович Флоренский, расстрелян в 1937-м, возможно, на Анзере. По сведениям, «командировка» ссыльных на Анзер не предусматривала возвращения на Соловки. Отсюда возврата нет. Панихида отслужена по всем умученным под началом душегубов. Что ж, Скит — самое место для молитвенной памяти, для слышания божественных глаголов жизни. Земли возле скитского храма совсем чуть. В старину здесь поставили дом для священника, а в расстрельное время в одном из служебных помещений устроили тюремный изолятор, железные решетки до сих пор уцелели. Поодаль выросла береза вроде креста — так смотрятся ствол и толстые вытянутые сучья, обозначающие перекладину. Само так выросло дерево. Закапывали жертв под горой. Но не только там.
Когда мы спустились к подошве горы и стали осматривать лагерную долину, в глаза бросились заросли алого кипрея, называемого обыкновенно иван-чаем. Заросли этой травы располагались вытянутыми прямоугольниками, будто кто отчертил по схеме. И подумалось, а не подсказывает ли трава, что в этих местах землю когда-то тревожили рвами. Ведь всего на Анзере, как полагают, погибли тысячи заключенных. Цифру могут уточнить архивисты, но документы до сих пор не обнародованы. Единственный на всю Россию Голгофо-Распятский Скит в двадцатом веке стал свидетелем того, как бесы распинали людей, возводя на тюремную голгофу. Так было. Само строение Скита относят к 1830 году, когда кромешники еще не верховодили на Руси, и национальный строй жизни держался крепко.
На другое утро мы отправились в Елиазарову Пустынь. Святого Елиазара почитают на Севере, как первоначальника обители и как освоителя столь незнаемой земли. Здесь, в промерзшей долине, он срубил себе келью и стал горячо молиться. Прослышав о подвигах пустынножителя, потянулись к нему люди из разных сторон: было то пять веков назад. Постепенно Пустынь укреплялась, отстраивалась с годами. Монахи приучились делать и обжигать кирпич, и заветный свой дом молитвы — храм устроили каменный. Век от века обитель разрасталась и хорошела благолепием. Так бы и продолжалось непрерывно. Но вот бесы сорвали с живых корней державу, и северную страну постигла общая печальная участь. Монастырь силой закрыли и порушили. Мы вот теперь стоим среди руин, не сломано только то, что злодеям не поддалось. А как только монах Андроник повел церковную службу, так даже камни отозвались. Молитвенные слова зазвучали бодро, и сердца наши возвеселились. Какое же блаженство посетить место свято, подышать безпримесным воздухом, проникнуться чистыми думами! Обратно шли к ночлегу по гатям через болота, мимо хрустальных озерков — на острове их счетом семьдесят. Ничто не отвлекало от блаженного устроения души и сосредоточенности. Не спеша продрались зарослями, и мы опять у Кирилловской тони, у нашего пристанища.
Беломорские ночи светлые, читаешь у окна, как днем, и ко сну не клонит. Море ревет непрестанно, но не беспокоит. Выйдешь из избы, только занес ногу на порог, как из-под крыльца выскочили зайцы — не пуган косой. Пески на берегу исслежены лисами. Их на острове всегда было много, оттого и слыл Анзер еще и Лисьим островом. Вся живность зимой перебегает и перелетает сюда с Соловков, да и своей дичи достаточно. Сегодня мы отправляемся в дальний поход по острову, дотянемся до крайнего мыса Колгуев. Сборы недолги, и вот уже вчетвером идем по ягоднику, оставляя за собой мокрые следы. Вглядываемся в тундру, стараясь узнать кое-что из ее жизни. Особенности повсюду, напоминают о себе. Кайры, морская птица, далеко сопровождают нас крикливыми полчищами. Вьются над головами угрожающе, надеясь не пустить нас к своим заветным участкам. А мы упрямо идем, тогда они, снижаясь, задевают наши волосы на головах, орут в сотни глоток; а мы вроде бы равнодушно топаем дальше. И сообразив, что криками пришельцев не пронять, принялись за последнее средство. Сгрудились поплотнее и начали плюхать на нас, — тут уж пришлось прибавить шагу. Вскоре — кайры отстали. Слева по ходу показались деревянные кресты. И чем дальше шли, тем плотнее смыкался строй крестов. Собой они высоченные, в три человеческих роста и больше. Становое бревно основательно всажено в землю, вокруг притужено грудой камней. Перекладина креста прочно прилажена на высоте. Стоит такой крест сто годов и более и все такой же ладный. Дерево в Заполярье почти не гниет, микробов что ли мало, зато мужественно чернеет морщинами. Длиннейший строй крестов на берегу моря страшноват на фоне хмурого свинцового неба, и в то же время интригует. Для чего тут так много высоченных крестов, кто их поставил на пустынном острове? Оказывается, кресты эти обетные, поставлены мореплавателями по обету, в знак спасения на воде. Человек чудесно избежал неминуемой смерти, обещаясь отметить свое избавление воздвижением обетного креста. А те, кого «взяла вода», утонул, их память почитали устно, в сказаниях о Гусиной Земле, что на Анзере, где покоятся души погибших поморов. Гусиный остров столетиями оглашался птицами, особенно гусями и лебедями. Гусиные становища по весне и поздней осенью на пролете были несметны. Так держалось до конца естественной жизни края, до владычества внешнего человека, кому Божии порядки претили, — он устанавливал свои, истребительские. В планы включались отдельной строкой заготовки мяса дичи. Промысловики отстреливали птиц, изреживая плотные колонии. И все же какая-то часть популяции осталась. Вот и сейчас мы видим крупные гусиные перья, натерянные птицами на острове. Может быть, здесь происходили весенние гусиные бои, так обычные между самцами. Еще тут обнаружил дородный спелый олений рог: отдал Селивановой, пусть увезет домой.
На самой оконечности острова — мысе Колгуев — решено остановиться, осмотреться и полюбоваться морем: с краешка земли вовсю видно, как оно возвеличилось своенравно. Не повезло, правда, нам по-настоящему увидеть тут морского зверя — тюленя. Когда были на подходе к морю, заметили тюленей — лежали на камнях, грелись. А стоило мне надумать сделать «фотовыстрел», пока расчехлял камеру, чуткие звери зашевелились, ловко сползли и бултыхнулись в море, аж фонтан струй взвился. Неловкий я фотограф, надо было заранее приготовиться, успел бы сделать впечаляющий снимок. По пути в приют наш заметил дикие горошки, вот бы их селекционерам для опытов, на выведение устойчивых к болезням культурных сортов. Пустыня верно хранит полезное из местной флоры. Светлым вечером прислушивались к рокоту моря, такая ладная музыка…
Журнал «Православное книжное обозрение»
