04.06.2019
О жизни схиигумении Севастианы
О жизни схиигумении Севастианы (Жуковой).
М.: ПСТГУ, 2019. 272 с.
Сборник биографических материалов о матушке Севастиане, духовной дочери знаменитого преподобноисповедника Севастиана Карагандинского, старице, почившей несколько лет назад, — это прибавление в копилку наших исторических знаний о том, какими путями сохранялась и передавалась православная вера в «подсоветской» России, через каких людей, стяжавших дух мирен, вера возрождалась и распространялась в России уже постсоветской, а также на ее отколовшихся окраинах.
Наверное, эта обширная тема, отчетливо проступающая именно сейчас, когда Русская Церковь больше четверти века живет свободно и прошедшее издали видится лучше, когда уходят один за другим в вечность пастыри, старцы, матушки, несшие на своих плечах миссию «второго крещения Руси», — эта тема еще ждет своего исследователя, церковного историка либо православного писателя-документалиста. Пока же в нашей литературе происходит «первоначальное накопление материала»: издаются отдельные книги об уникальных людях, о коих мы, большинство прихожан Русской Церкви, при их жизни даже не слыхали. Но теперь мы обязаны их знать и должны поклониться им за то, что Господь избрал их апостолами новой России, скорбной и несчастной нашей страны, обезображенной богоборчеством, ощутившей себя в 1990-е годы перекати-полем без корней, разбитым кораблем без руля и ветрил.
Удивительно, как, несмотря на все усилия советских «партии и правительства» оторвать народ от корней, выдрать из него «с мясом» веру, память, христианское мироощущение, евангельские заповеди, многие сохраняли и укрепляли в себе этот христианский нравственный стержень — среди всех трагедий и страданий. Рассказ о судьбе матушки Севастианы (в миру Лидии Васильевны Жуковой, родом из простых крестьян) невозможен без повествования о том, как ломали хребет русскому крестьянству в 1930-х годах. В пять-шесть лет девочка вместе с семьей пережила немыслимую эпопею раскулачивания и массовой депортации крестьян в безлюдные края с тяжелым климатом. В казахстанских степях полмиллиона мужиков, баб, стариков и детей рыли себе землянки, десятками тысяч умирали за зиму от голода, холода, мора и людоедского равнодушия властей. Выжить должны были только самые сильные и работоспособные во благо строительства социализма — вот была установка властей. Но выживали… разные, уповая лишь на Бога. Иногда, чудом, выживали и целые семьи. Одной из них была семья Лиды Жуковой. Крепкая, религиозная семья (отец в 70 лет стал диаконом, а позднее священником) с неизменным принципом жизни — делать людям добро, как бы ни было тяжело самим, делиться последним с нуждающимися.
Как люди не ожесточались, не мертвели душой в нечеловеческих условиях, когда вокруг смерть косит тысячи, ни за что, без вины отданных ей приказом вождя? Даже сейчас, когда читаешь о тех ужасах, которые творила «родная власть», душа словно немеет, застывает, отворачивается. Рождается ощущение, что поколение, жившее в 1917—1953 годах, обречено было быть выкошенным как трава. «Дни человека — как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его» (Пс. 102:15—16). Наказывал ли Господь эти тысячи и миллионы за отступление от Христа, за нераскаянные грехи, чтобы хоть муками и страдальческой смертью очистились от них, попустил ли, наоборот, гибель неисчислимого множества (кто их считал?) раскулаченных крестьян, чтобы уберечь их души от «безбожной пятилетки»? Наверное, было и то, и это.
В Евангелии есть эпизод, который можно отнести к судьбе России в XX веке: «И сказал Господь: Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу, но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих» (Лк. 22:31—32). Попущением Божьим князь мира сего тряс и перетряхивал наш народ в своем адском сите, выколачивал душу. Но Господь не дал нам утратить до конца веру, посылая в нужное место и в нужное время Своих учеников — подвижников-пастырей, исповедников. Для семьи Жуковых и для множества иных, брошенных в жернова карагандинских спецпоселений, такой соломинкой от Бога стал оптинский монах старец Севастиан (Фомин). Когда вышел срок его лагерной отсидки и помогавшие ему монахини предложили вернуться в Россию, старец сказал: нет, куда Господь определил, там и будем жить. В степях Карлага, в поселках вокруг Караганды, чье население сплошь раскулаченные, ссыльные и освободившиеся лагерники, живут особенные люди, «душевные, сознательные, хлебнувшие горя». Они и их дети уже никогда не будут устраивать «комсомольские пасхи» и жечь иконы. Они на своем опыте познали суть жизни, страданий и смерти, цену добра, даже самого крохотного, могущего быть спасением для кого-то, и античеловеческую природу зла, которое люди творят себе подобным. Сама жизнь научила их, что добро, как бы ни было мало, всегда вернется к человеку, сотворившему его. Такие истории были в запасе и у матушки Севастианы.
Можно сказать, что истоки ее безграничной любви к ближнему, которая в глазах вождей коммунизма не стоила и ржавой копейки, а для гонимых и обездоленных советской властью была дороже золота, — в той страшной эпохе буреломных 1930-х годов. На всю жизнь она усвоила урок, что человек, в каких бы стесненных условиях ни находился, может и должен служить ближнему, ибо этим он выражает любовь Бога к людям. Оттуда же, из тех беспощадно трудных лет, ее охота к труду, выносливость. Настоятельницей монастыря, который матушка создавала с нуля, на основе приходской общины, собранной еще старцем Севастианом, она стала в 72 года. В глубокой старости, за два года до кончины на ногах перенесла перелом ключицы, не оставляя дел, попечений и храмовой службы. Сама мела монастырский двор, по ночам, чтобы никто не знал, в лютый мороз топориком вычищала замерзшее отхожее место.
Всю жизнь она прожила в Караганде и окрест, лишь на несколько лет уезжала учиться в сельскохозяйственном институте. Работала агрономом, преподавателем у юннатов, экскурсоводом в ботаническом саду. Воспоминания о матушке Севастиане создают необыкновенный образ духоносной старицы, любящей матери для всех своих духовных чад, приезжавших со всего Казахстана и из России. Ей были открыты мысли людей, их судьбы. Ее молитвы были цельбоносны для душ и телес. Основываясь на глубоком знании человеческой психологии, она была и удивительным миссионером. Книга рассказывает об уникальном методе миссионерства, который Лидия Васильевна выработала еще в советские годы, когда о Боге, вере и духовной реальности невозможно было говорить открыто, тем более детям. Она обращалась к человеческой душе с помощью литературы. Классика, зарубежные писатели, даже советские авторы давали ей материал, который побуждал людей задумываться о том вечном, что пребывает над текучим временем земного бытия. Она могла зайти в книжный магазин и выудить там переводной памятник из литератур «народов СССР», содержащий однозначно христианские мотивы. Могла найти неявную христианскую проповедь в стихотворении малоизвестного либо, наоборот, знаменитого поэта. Своим методом матушка успешно пользовалась и в постсоветские годы. Ее безупречная память и артистический дар декламации также служили Богу, завораживали людей красотой христианской веры. Один из разделов книги содержит как раз «литературный архив» матушки — художественное подспорье для миссионера.
Судьба игумении Севастианы во многом схожа с жизнью другой почитаемой матушки, монастырской начальницы — Серафимы (Черной), внучки священномученика Серафима (Чичагова). Обе в детстве пережили трагедию истребления сословий, к которым принадлежали. Обе были поражены в правах и испытывали трудности с получением высшего образования. Обе, имея способности в гуманитарной сфере, выучились на практиков-естественников: одна стала агрономом, другая химиком, добивались успехов в своей деятельности. У одной духовным наставником был преподобноисповедник, у другой — священномученик, обе при постриге получили их имена. Обе через всю жизнь пронесли веру во Христа и в пожилые годы пошли работать в храм: одна старостой, другая свечницей, а под занавес жизни приняли монашество и игуменский жезл, отстраивали свои обители: карагандинскую и московскую Новодевичью. Разница между двумя матушками лишь в том, что одна по рождению принадлежала к крестьянству, а другая к дворянству.
Из любого зла Господь может творить благо. Зло революции и кровавого советского эксперимента, социальные потрясения — богоборческая круговерть и бесовское коловращенье были попущены не только как гнев Божий. Просеивание народа в дьявольском решете отшелушивало все ненужное, поверхностное, ломало средостение, выросшее к 1917 году между «народом-богоносцем» и Христом, и обнажило главное: человек без Бога — прах, а (перефразируя известное выражение из русской литераторы ΧΙΧ века) русский человек без Бога нередко еще и дрянь. Из очерствевшего народа, из бесчувственных камней Господь весь наш XX век созидал новых «детей Авраамовых» (Мф. 3:9) и ставил им новых пастырей, апостолов в пустыне безбожия и «равноапостольных жен» на ниве церковного делания.
Наталья Иртенина
