Издательский Совет Русской Православной Церкви: Литературный изгнанник

Главная Написать письмо Поиск Карта сайта Версия для печати

Поиск

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ СОВЕТ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Литературный изгнанник 05.02.2016

Литературный изгнанник

Поэт Юрий Кублановский, лауреат Патриаршей литературной премии, дал интервью «Независимой газете».

Юрий Кублановский о либеральном почвенничестве, Иосифе Бродском и задании свыше.

Кредо Юрия Кублановского – новизна в каноне; мостик, перекинутый из сегодняшнего полифонического литературного поля – через советскую словесность – к поэзии дореволюционной, христианской России. Но он не только поэт – гражданин. Антикоммунист и почвенник, эмигрант третьей волны. Человек со своей ярко выраженной позицией и в некотором смысле литературный изгнанник между противоборствующими лагерями. Служитель литературы, друг Бродского, поэт-философ. О литературных пристрастиях и жизненном мирочувствовании с Юрием КУБЛАНОВСКИМ побеседовал Владимир КОРКУНОВ.

– Какой смысл вы вкладываете в самоопределение «либеральный почвенник»?

– Я вижу, вы решили сразу взять быка за рога. Спасибо. Либеральное почвенничество – это твердая приверженность традиционным консервативным ценностям без всякой, однако, недоброжелательности к тем, кто их не разделяет. Такое мировоззрение сложилось у меня лет с 35 под влиянием чтения Пушкина, русских религиозных философов, в первую очередь Семена Людвиговича Франка. Его книги «Свет во тьме» и «Духовные основы общества» в свое время были моими настольными книгами. Кстати, одна из первых моих статей после возвращения из эмиграции в 1990 году была именно о Франке. И опубликована она была именно в «Независимой газете».

Увы, в начале 1990-х, когда только закипала у нас «великая криминальная революция», эти идеи не прижились, оказались, очевидно, увы, не к месту. Общество было резко поляризировано на неокоммунистов и демократов, что в конце концов и привело к расстрелу из танков Белого дома – средь белого дня и под аплодисменты либеральной элиты.

Помните, в «Бесах» у Достоевского – революционер обещал провозгласить «право на бесчестие»? И тогда «все к нам перебегут». Такое право и было дано в криминальную революцию. Какое уж тут либеральное почвенничество!

– Не потому ли вы и оказались в ту пору – как не раз сетовали – в одиночестве?

– Да, к сожалению, вы правы. Либеральное почвенничество всегда было в России явлением достаточно маргинальным, что и привело в конце концов в свое время сначала к Февралю, а потом к коммунистической диктатуре, железными обручами стянувшей разлагавшуюся под либералами Россию. Недаром еще Василий Розанов называл носителей такого мирочувствования «литературными изгнанниками»…

Ранняя гибель Пушкина – катастрофа не только для нашей культуры, но и общественного развития. Думаю, проживи он дольше – по-другому сложилась бы в обществе идейная обстановка, и освободительное поле не стало бы в ней доминирующим началом. Нигилизм, разночинство, терроризм, толстовская ересь, да и сама государственная бюрократическая косная система – всё это могло преобразиться в плавильном огне живого христианского почвеннического патриотизма. Россия не покатилась бы по наклонной плоскости – к революции.

– Вы восемь лет прожили в политической эмиграции. Как не утерять чувство языка, находясь в чужой культурной среде?

– Конечно, это проблема. Ведь речь льется тебе в уши все время, и речь эта – необычная, чужая. Но восемь лет все же не срок, да и работал я, слава богу, с русской темой и в русской среде. Сначала в эмигрантской газете «Русская мысль», а потом на Радио «Свобода» вел программу «Вера и слово». И все-таки стихи эмигрантского периода, когда я недавно их просматривал, достаточно резко отличаются и от тех, что были до, и от тех, что после. Другой синтаксис, уж не говоря о тематике. Сама энергетика отличается от той, что была и есть теперь дома.

Существует удивительный пример поэта, который в эмиграции стал писать не просто лучше, но стал одним из значительнейших лириков XX века. Это Георгий Иванов. Из поэтов третьей волны именно в эмиграции состоялся Лев Лосев, стихи которого, даже несколько для меня неожиданно, пользуются сейчас у нас большим успехом и имеют горячих поклонников. Правда, Иосиф Бродский его поэзию не любил. Да и мне она кажется головной и филологичной, в ней словно не бьется сердце…

– Кто из поэтов – русских и зарубежных – больше прочих повлиял на вашу поэтику?

– Видите, какое дело. Моя поэтика тесно связана с моей судьбой и мировоззрением. С той поры, как я стал убежденным антикоммунистом и почвенником, я стремился к одному: перебросить мостик через океан советской поэзии к поэзии дореволюционной, к поэзии настоящей России. И тогда сформулировалась моя задача: новизна в каноне. Каноничности я учился у русской поэзии XIX столетия, новизне – у поэтов Серебряного века. А особенно у Осипа Мандельштама. Удивительная метаморфоза произошла с ним в советские годы. У него появился совершенно новый и несравненный лирический голос. До сих пор я припадаю к его поздней лирике, как к кислородной подушке. Ну и, конечно, все наше акмеистическое поэтическое крыло. Маяковский был мне всегда чужим, дореволюционный – за его богоборчество, поздний – за его советизм. И только совсем недавно во мне его поэзия зазвучала. Я даже написал стихотворение «Пожар сердца». Помните его строки из «Облака в штанах»? «Мама!/ Ваш сын прекрасно болен!/ Мама!/ У него пожар сердца./ Скажите сестрам, Люде и Оле, –/ ему уже некуда деться». Как чудесно! Большое влияние оказала на меня и гениальная «Элегия» Александра Введенского. Стихотворение, и по сию пору стоящее особняком в нашей поэзии… Не знаю, что бы я делал и как бы я жил без русской лирики. Ведь столько лет из года в год, изо дня в день она всегда возле меня. И это большое счастье.

– Теперь немного о другом. Иосиф Бродский был составителем вашей первой книги (1981), автором обширного послесловия ко второй, вышедшей в Париже в 1983 году. Каким видится вам Иосиф Александрович теперь, по прошествии стольких лет?

– Он – выдающийся поэт, тоже мой постоянный «вечный спутник». Я его часто перечитываю. Но при этом, правда, больше люблю поэтов более русской традиционной закваски. Кстати, я вовсе не поклонник распространившегося в последние годы взгляда на Бродского как на некоего супермена, не пропускавшего ни одной юбки, как на гедониста и одновременно некоего небожителя. Нет, это был человек со своим твердым расчетом, преданный, однако, до конца литературному делу. Слабость его была – слава, стремление к знаменитости. Быть может, отчасти в этом повинна Анна Ахматова, для которой именно слава была кумиром. Анна Андреевна сильно влияла на Бродского в личном плане в его совсем юные годы, когда личность находится в формировании и еще не крепка в своих убеждениях. Идейно же Бродский был экзистенциалистом, этаким Иовом, вопрошавшим Творца о происходящем в мире, в частности и о мировом безобразии.

– А вернуться на родину вслед за вами Бродский не собирался?

– Я спросил его в самом начале 1990-х годов (мы не встречались, и это был телефонный разговор): почему он не едет в Россию? Ведь, кажется, Собчак предлагал ему жилье чуть ли не в апартаментах Зимнего дворца и сулил царскую встречу. У Бродского хватило здравого смысла отказаться от этого нуворишского предложения. Он сказал мне: «Нет, в Россию меня не тянет». – «Неужели нет даже бабьего любопытства?» Он ответил: «Нет. Вот чего нет, того нет».

Я боюсь, что ему это было бы просто не по здоровью. Огромные нагрузки пришлись бы на его и без того больное сердце: нагрузки физические, моральные – всяческие. Одна из причин его невозвращения – он просто боялся, что их не выдержит. Представляете, сколько бы пришлось пить, курить и болтать?

– А что значит поэзия для вас, пережившего Бродского на многие годы?

– Для меня поэзия – как, впрочем, и для него – не словесные упражнения, а заповеданное служение. «Задание, – как определял Боратынский, – которое следует выполнить как можно лучше». Задание свыше. Так я имманентно чувствовал и в 20 лет, чувствую и теперь. И это выполнение напрямую связано с бескорыстием и постоянным укреплением мировоззрения – того, с которого мы и начали наш сегодняшний разговор.     

Досье

Юрий Михайлович Кублановский (р. 1947) – поэт, публицист, критик, искусствовед. Родился в Рыбинске. В 1964 году поступил на истфак МГУ. С Леонидом Губановым, Владимиром Алейниковым и другими создал "СМОГ". В 1970 году – первая официальная публикация: стихи в сборнике "День поэзии". Работал экскурсоводом в музее на Соловках, в музее Ф.И. Тютчева в Муранове, в Кирилло-Белозерском и Ферапонтовском музеях. Выступил в самиздате с открытым письмом "Ко всем нам", приуроченным к двухлетию высылки Александра Солженицына, лишился возможности работать по профессии. Трудился дворником, истопником, сторожем. В 1979 году принял участие в альманахе "Метрополь". В 1981 году в США вышел сборник "Избранное", составленный Иосифом Бродским. В 1982-м покинул СССР под угрозой лагерного срока, жил в Париже, Мюнхене, работал в газете "Русская мысль", вел авторскую программу "Вера и слово" на Радио "Свобода". В 1990-м вернулся в Россию, работал в журнале "Новый мир": заведующим отделом публицистики, заведующим отделом поэзии. Лауреат премии им. Осипа Мандельштама альманаха "Стрелец" (1996), Александра Солженицына (2003) "Новой пушкинской премии" (2006), премии правительства РФ в области культуры (2012), Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия (2015).


Источник









Лицензия Creative Commons 2010 – 2024 Издательский Совет Русской Православной Церкви
Система Orphus Официальный сайт Русской Православной Церкви / Патриархия.ru